Главной задачей немецкой политики в области сельского хозяйства было обеспечение продовольствием армии на Восточном фронте, и она решалась довольно успешно. Однако «успех» представлял собой порочный круг: оккупация кормила армию, которая делала оккупацию возможной, но при этом армия проигрывала войну. Методы, с помощью которых собиралось продовольствие, вызывали противодействие местного населения. Армия была накормлена, но не люди, от чьего имени велась война. Сельскохозяйственная продукция, полученная во второй половине 1941 г., то есть начального периода оккупации, была по объемам значительно ниже того, что могла получить Германия от СССР при соблюдении торговых договоров, подписанных во время заключения советско-германского пакта о ненападении. С начала 1942 г. и до окончания 1943 г. только Юг выполнял намеченные разнарядки по сбору зерна. В 1943–1944 гг. большая часть урожая была потеряна в результате партизанской войны и отступления. Всего лишь один год – 1942–1943 – мог быть назван «нормальным» в производстве сельхозпродукции.
Разрушительные последствия тактики выжженной земли, которая проводилась с обеих сторон, Германии и Советского Союза, как для послевоенного развития советского сельского хозяйства, так и для крестьянства, не требуют комментариев. Однако достижения рейха ни в коей мере не соизмеримы с невиданным напряжением всех его умственных и физических сил и военными усилиями. До прихода немцев и после их ухода во всех районах собирали очень богатые урожаи. Это не было следствием превосходства советских методов хозяйствования или преданности крестьян советскому режиму, но скорее объяснялось условиями, порожденными войной.
Германия вторглась на земли Востока в полном неведении о тех политических и социальных проблемах, которые ей предстояло решать. Чисто экономические вопросы эксплуатации ресурсов новых территорий с неизбежностью должны были вызвать политические последствия. Неспособность немцев пойти навстречу интересам крестьянства и безжалостные реквизиции превратились в фактор политики, символом которой стала «последняя корова», отнятая по приказу Гитлера у советского крестьянина. Организационные проблемы сельского хозяйства в России были в любом случае достаточно сложны. Их стало практически невозможно решить из-за сложившегося отношения оккупационных властей и конфликта интересов немецких государственных деятелей, ставивших различные цели.
Что должно было быть первичным: накормить армию, накормить внутренний фронт, накормить голодавшее городское население на Востоке или накормить местного крестьянина, чтобы он трудился охотнее и давал больше продукции? Что было важнее: добиться максимальных показателей сельскохозяйственного производства или отправить в рейх больше «остарбайтеров»? Следовало ли способствовать будущей германизации, а возможную политическую оппозицию искоренить, прибегнув к жесткому контролю и сохранив колхозы, которые облегчали функции надзора и эксплуатацию? Или, может быть, лучше было бы позволить местному крестьянству реорганизовать и поделить коллективные хозяйства с немецкой помощью, завоевав тем самым его искреннюю поддержку, даже ценой временного падения производства? На все эти вопросы так и не был дан однозначный и окончательный ответ. Вместо этого был ряд компромиссных решений, принятых не по здравом размышлении, а под воздействием чистых эмоций и под давлением властных группировок в немецкой элите.
В организационном отношении наиболее серьезным был вопрос дальнейшей судьбы колхозов. Согласно статистике, около девяти десятых от их общего числа было переименовано в общины. Другие были официально преобразованы в земледельческие товарищества, и лишь очень незначительная часть хозяйств стали частными. В действительности, однако, многие общины вне пределов Украины и прилегающих южных районов России действовали как товарищества, имевшие личные земельные наделы, когда каждый убирал урожай самостоятельно, хотя и существовали известные ограничения со стороны властей. Даже Шиллер, один из творцов немецкой аграрной реформы, который временами был склонен положительно оценивать имевшиеся в этом деле достижения, признавал: «Вполне понятно, что военное положение не позволило сразу же организовать независимые семейные хозяйства. Политические и экономические следствия провала проекта по замене советской формы коллективного хозяйствования какой-либо иной организацией, отвечавшей желаниям людей, обрекли на поражение всю кампанию против Советской России».
Для Советского государства крестьянство продолжало оставаться главным источником проблем. Завоеватели, конечно, могли пойти навстречу некоторым умеренным требованиям крестьян. Даже в условиях немецкой оккупации проявлялся этот антисоветский потенциал наряду с упорным стремлением населения к местному самоуправлению, которое дало бы дорогу личной инициативе и покончило со всеми формами принуждения и террором, присущим колхозной системе. По правде говоря, реакция крестьян на перемены была различной. Большей частью она не отражала характерные особенности того или иного социального слоя советского сельского населения, но была ответом на изменения в немецкой политике. Притом что во всем остальном положение было одинаковым, враждебность местного населения была выражена сильнее там, где отклонение от норм советской колхозной жизни было наименьшим, то есть на Украине и в граничащих с ней южных областях. Наоборот, в областях Центра и Севера, и особенно на Северном Кавказе, немецкая аграрная реформа, значительно продвинувшаяся вперед, была более успешной с экономической и политической точек зрения.
В то время как вначале политические требования населения игнорировались, именно прагматичный подход, выражавшийся в «максимальной эксплуатации», помог впоследствии под давлением крестьянства перейти к политике уступок. Все старания немцев привлечь на свою сторону крестьян и обеспечить себе их поддержку были запоздалыми. Надежды колхозников на новый порядок вскоре улетучились, а партизанская война и ответные немецкие репрессии привели к тому, что точка невозврата была пройдена. Тем не менее в сравнении с проблемами в других областях в сельском хозяйстве были предприняты попытки добиться перемен и провести настоящую реформу. Как вспоминал один чиновник, занимавшийся аграрным вопросом, именно в сельском хозяйстве оккупационные власти в большей степени шли навстречу требованиям населения, чем в иных аспектах своей политики. И дело было не в гуманизме и великодушии новой власти: первичным был личный интерес. В экономическом отношении аграрная реформа принесла хотя бы небольшую, но пользу; если же ее рассматривать как орудие психологической и пропагандистской войны, то эффект ее свелся к нулю вследствие ее постоянного затягивания и появившегося у крестьян ощущения обмана. В ходе реформы не появилась новая система управления, которая могла бы обеспечить эффективный механизм контроля и принуждения (какой существовал при Советах) или поставить на его место политику стимулирования труда.
При проведении изолированной реформы невозможно было избежать ошибок в методологии. Поведение немцев на оккупированных территориях перечеркнуло положительные результаты декрета об аграрной реформе. Нацистская система явно не могла осознать этого факта. Причины сложившегося тяжелого положения были не только в отсутствии единой политической линии, в некомпетентности и нерешительности. Сам план превращения Востока в гигантскую колонию и соответствующий образ действий немецких чиновников обрекали аграрную реформу на провал и способствовали зашоренности государственных деятелей, принимавших важные политические решения, от которой они так и не смогли избавиться. Своими планами и практическими действиями оккупационные власти настроили против себя широкие слои советского общества, которое, поставь перед ним другие цели и применив другие методы воздействия, могло стать их главным союзником.
