«Но мы снова ошиблись. Начался рукопашный бой. Немцами в нем руководил оберштурмфюрер СС Бабик, военный комендант Рейхстага. Я исполнял роль курьера между зенитчиками и ударной группой СС, частью дивизии СС «Нордланд»
[42]. Ее штаб-квартира находилась в «доме Европы» неподалеку от вокзала Анхальт. Сейчас Бабик вел войну, о которой всегда мечтал. Ему подчинили наших двух командиров батарей, Радлоффа и Рихтера. Командный пункт Бабика находился не в самом здании Рейхстага, а в его подвале, в углу, выходящем на Доротеештрассе и Герман-Геринг-штрассе, с ближней к Шпре стороны. Отсюда он и руководил – из бомбоубежища размером около 100 кв. м.
У стены стояла старая софа, а перед ней обеденный стол с разложенной на нем картой центра Берлина. На софе сидел пожилой военно-морской офицер, а рядом с ним два флотских старшины. Также тут находилось несколько эсэсовцев и, разумеется, сам оберштурмфюрер СС Бабик, склонившийся над картой. Он вообразил себя великим генералом и изводил всех присутствующих в тускло освещенной свечами комнате своими перлами военной мудрости. Не переставая говорил об окончательной победе, проклинал всех трусов и предателей и ни в ком не оставил сомнений, что он без долгих рассуждений пристрелит всякого, кто предаст фюрера.
Я без проблем добрался до этого «командного пункта» через подземный ход под Герман-Геринг-штрассе. Припоминаю, что там проходила толстая труба центрального отопления, которая, кажется, заканчивалась в Прусском ландтаге. Моя работа заключалась в доставке приказов Бабика на свою батарею. Обстрел Рейхстага не прекращался ни на минуту. В те короткие промежутки времени, что я провел в штаб-квартире Бабика, я всегда узнавал о последнем состоянии дел. Мне сообщили, что еще одна русская ударная группа пыталась прорваться на верхние этажи Рейхстага, но была отброшена. Бабик невероятно гордился своим успехом. Он надеялся на подкрепления. В ночь 28 апреля, непонятно откуда, в Берлин прибыли военные моряки под началом того самого капитан-лейтенанта, который теперь болтался по комнате, не имея что сказать. Бабик не отходил от карты, помечая на ней места, откуда ожидал подкреплений и даже прибытия «Королевских тигров».
Бабик продолжал самоуверенно вещать. Поскольку считал, что находится в полной безопасности в этом убежище. Снаружи поставили часовых-эсэсовцев, другие перекрыли коридор, ведущий в Рейхстаг, а «Королевские тигры», наше лучшее оружие, наверняка уже на подходе. Он разделил своих людей на группы от пяти до десяти человек. Одной командовал унтерштурмфюрер СС Ундерман (или что-то вроде того; я не очень хорошо расслышал его имя); его определили на позицию южнее моста Мольтке, в министерстве внутренних дел (русские назвали его «дом Гиммлера»), и сам мост находился у него под прицельным огнем.
Затем эсэсовский прапорщик, лет девятнадцати от роду, прибыл к Бабику с докладом, что Ундерман и его люди наткнулись на запасы какого-то алкоголя и вдрызг напились. На всякий случай он привел с собой самого Ундермана, который ожидает за дверью. «Расстрелять на месте!» – проревел Бабик. Прапорщик щелкнул каблуками и выскочил из помещения. Через несколько секунд до нас донеслась автоматная очередь. Парень вернулся и доложил: «Ваше приказание исполнено». Бабик поставил его во главе подразделения Ундермана.
Наши ряды в Рейхстаге все больше и больше редели. Часть нашей батареи рассеялась, и к ночи 30 апреля в подвалах осталось не более сорока-пятидесяти человек солдат и гражданских. Эти уцелевшие теперь были заняты поисками наиболее безопасных укрытий. Там мы намеревались отсидеться до прихода русских. Однако они заставили нас ждать еще 24 часа. На рассвете 1 мая мы услышали по портативному радио, что фюрер «пал в бою за столицу рейха», а вместе с ним и его жена. Геббельс со своей семьей последовали за ними. В результате мы оказались предоставлены сами себе.
Вместе с несколькими товарищами мы решили пробраться в умывальную комнату в бойлерной. Наши лампы-«молнии» еще кое-как светили. Кажется, потом артиллерийский обстрел прекратился. Около полудня 1 мая лейтенант попросил меня узнать у Бабика, что нам делать дальше. Однако убежище Бабика оказалось пустым. На столе лежал большой красный флаг, а в углу валялись предметы немецкой униформы. Совершенно очевидно, что Бабик и его люди исчезли.
Пока я размышлял, что делать, в проходе позади меня появился военный в незнакомой форме, который направил на мою голову пистолет. Это был не русский солдат. «Что ты здесь делаешь? Где твой командир?» – спросил он. Мы обменялись подозрительными взглядами, затем я выбил у него из рук пистолет и побежал ко входу в тоннель. Он был захвачен врасплох и бросился к лестнице в подвал.
Вернувшись в умывальную, я рассказал остальным, что со мной случилось. Мы приняли решение: избавиться от формы и оружия и ждать. Двое бельгийских рабочих также нашли себе убежище в Рейхстаге. Один из них отвел нас в раздевалку. Там мы обнаружили несколько гражданских костюмов, которые надели на себя. Затем сожгли свои солдатские книжки и швырнули свою униформу и оружие в бойлерную, находившуюся шестью метрами ниже.
Тем временем наступил вечер 1 мая. Мы выжидали подходящего момента. Когда, в поисках дезертиров, в подвале появился армейский патруль, бельгийцы спрятали нас в вентиляционной шахте и загородили ее кроватью. Несколько часов спустя мы осторожно приоткрыли дверь умывальной. Снаружи все было спокойно. Стрельба прекратилась. Вдруг мы услышали шаги, а затем стук в дверь. Вошли три человека в военной форме. Впереди шел русский солдат с белым флагом, за ним пожилой человек в незнакомой униформе, а сзади еще один русский. Тот, что в середине, сказал, что это русские парламентеры, разыскивающие коменданта Рейхстага. Один из бельгийцев, на немецком, но с сильным французским акцентом, ответил за нас, что все мы бельгийцы на принудительных работах. Тогда парламентеры ушли. Позднее я узнал, что офицер в незнакомой униформе был главным хирургом немецкой армии, которого взяли в плен и заставили выполнять обязанности переводчика.
Снаружи начинало светать. Наступало 2 мая. Между 4:00 и 5:00 утра мы услышали русские голоса. Выстрелов больше не было. В помещение вошли два молодых солдата и выкрикнули: «Krieg kaputt! Gitler kaputt!» – «Войне конец! Гитлеру конец!» (Они произносили «х» как «г».) Следующим последовал вопрос: «Du Uri?» – «Часы есть?» Никакого обыска, только этот вопрос. Затем нас отвели в зал совещаний, где мы, впервые за пять дней, увидели дневной свет. На следующий день нас вывели по ступенькам Рейхстага на Кёнигсплац. Русские показали на посольство Швейцарии и сказали: «Вам туда». Площадь была завалена разбитыми немецкими орудиями и телами немецких солдат. Наши русские конвоиры остались позади. Метров через пять мы поняли почему: вокруг нас засвистели пули. Остаток пути мы проделали на четвереньках. Засевшие в разрушенном театре на Шиффбауэрдамме эсэсовские снайперы стреляли по всему, что двигалось вблизи Рейхстага. Должно быть, это был Бабик со своими людьми.
В швейцарском посольстве меня допрашивал русский офицер, бегло говоривший по-немецки. Я прикинулся почтовым чиновником, которого по пути на работу остановили немецкие солдаты. Не знаю, поверил ли он мне. Как бы там ни было, меня оттуда увели. Выйдя на улицу, я увидел толпу русских на Кёнигсплац. Снайперы больше не стреляли. Нас вели на угол Люнебергерштрассе и Моабита. В подвале углового дома меня допросили во второй раз. Могу даже сказать, как звали русского офицера, бегло говорившего по-немецки, – по крайней мере, его имя. Вальтер. Во время допроса у него на коленях сидела пьяная немка, осыпавшая его поцелуями. Она-то и называла его Вальтером.
