«А в Рейхсканцелярии все еще, очевидно, держались за ложные надежды, в той или иной степени упуская из виду реальную ситуацию. Иначе как еще можно объяснить ряд приказов, полученных по телефону от генерала Кребса, первый из которых поступил вечером 19 апреля и звучал примерно так: «Дивизия «Фридрих Людвиг Ян» немедленно поступает в распоряжение берлинского оборонительного района. Дальнейшее русское продвижение вглубь Берлина будет остановлено». Не было возможности узнать что-либо ни о численности этой дивизии, ни о месте нахождения ее командного пункта, ни о чем-нибудь еще. Когда я спросил об этом Кребса, он лишь ответил: «Выясните сами». Что было не так-то просто сделать, поскольку большая часть линий связи оказалась повреждена. Той же ночью мы отправили посыльных на поиски командного пункта дивизии. Утром нам позвонил офицер разведки дивизии и сообщил, что командный пункт находится в маленькой деревушке севернее Треббина. Тут же генерал Рейман лично отправился в дивизию и вечером 20 апреля вернулся с плохими новостями. Пока дивизия все еще формировалась на площадке для парадов в Йютербоге и вокруг нее, русские танки неожиданно атаковали ее. Только с величайшими усилиями удалось собрать вместе часть людей. Большинство орудий оказалось захвачено. Связь с одним из трех полков была потеряна. Чтобы восстановить ее, командир дивизии, полковник Кляйн, направился в сторону фронта, где был захвачен группой русских танков. Так что, учитывая всю эту неразбериху, от дивизии никому не было особой пользы. Позднее, ночью 20 апреля, генерал Кребс снова позвонил нам со следующим приказом: «Вместе с дивизией «Фридрих Людвиг Ян», при поддержке танковой группы «Вюнсдорф» (группа из 6–8 танков танкового училища в Вюнсдорфе, которые были быстро выведены из строя огнем противника или просто сломались), вам следует атаковать передовые танковые части противника и отбросить их на юг». От нашего доклада, сообщавшего, что дивизия не в состоянии участвовать в активных боевых действиях, решительно отмахнулись, и то же самое произошло и со всеми дальнейшими возражениями. «Передовые танковые части противника» оказались «всего» двумя русскими танковыми армиями, одна из которых (3-я гв. ТА) рвалась в Берлин кратчайшим путем через Барут и Цоссен, тогда как другая (4-я гв. ТА) шла обходным путем на Бранденбург на реке Хафель через Луккенвальде и Белиц. Само развитие событий освободило нас от исполнения приказов Кребса» (Рефиор, цитата из работы).
«Близ Франкфурта-на-Одере наши части отразили все атаки противника. Здесь, восточнее Берлина, на рубеже Фюрстенвальде – Штраусберг – Бернау, произошло жестокое сражение. Атаки на эти города были отражены с тяжелыми для противника потерями». (Коммюнике немецкого Верховного командования от 24 апреля 1945 г.)
22 апреля 1945 года
«В воскресенье на Каульсдорф упали первые снаряды. Я отправился на велосипеде проведать своих прихожан в их бункерах и подвалах. Где мог, отправлял службу. Она состояла из проповеди, гимна и вознесения молитвы Господу. Полагаю, что эти службы значили для моего прихода больше, чем вся моя пастырская забота за целый год. Когда, во второй половине дня, первые русские батареи подтянулись к деревне и крики раненых в подвалах нельзя было более игнорировать, мы с диаконисой решили обратиться к русскому офицеру. Я сказал ему, что являюсь деревенским пастором, а со мной служительница прихода. Мы попросили разрешения перевязать раненых мирных жителей. Он согласился, но предупредил, что расстреляет нас, если мы будем замечены в шпионаже. После чего мы ходили повсюду, перевязывая раны, пока у нас не закончились бинты. Затем вернулись в церковь.
Пришедшие русские солдаты попросили у нас часы, но не тронули ни единой женщины. И все равно это было долгое и тревожное ночное бдение. Только на следующее утро, когда русские прошли через Каульсдорф, у нас сложилась ясная картина о степени разрушений и количестве убитых и раненых. Я собрал нескольких профсоюзных активистов, чтобы устроить облаву на уцелевших нацистов, и посвятил их в подробности дела. Я пообещал замолвить за них слово перед Богом, если они присмотрят за ранеными и похоронят умерших в церковном дворе. Как и повсюду, в те последние дни нацистского режима некоторые из высших чиновников совершили самоубийство, включая руководителя «Христиан Германии», неоднократно доносившего на меня в гестапо. Он был одним их тех простоватых и искренне верующих людей, ставших фанатичными нацистами. Я немедленно объявил собравшимся членам партии, что не испытываю к ним ненависти и не жажду мести и что все мы должны теперь постараться залечить раны и восстановить разрушенное» (Грубер, цитата из работы).
Официальный берлинский отчет приводит следующее классическое сообщение: «Пожарной службе Берлина приказано вывести из города 1400 пожарных машин».
На самом деле такой приказ был отдан начальнику пожарной службы Берлина, генерал-майору полиции Вальтеру Гольдбаху, в 9:00 утра 22 апреля. Ранее Гольдбах высказал предположение, что пожарные бригады невозможно использовать во время боев в Берлине и что все машины будут неминуемо уничтожены огнем артиллерии. Но в полдень приказ отменили. Как бы там ни было, о нем были извещены не все бригады; с другой стороны, служащие пожарного депо в восточной части города не слышали об отмене приказа или не приняли его к сведению и направились в сторону Гамбурга. Многим удалось проскочить; другие смогли добраться до таких мест, как Брауншвайг и даже Пиннеберг у Гамбурга.
Что касается 1400 пожарных машин, упомянутых в берлинском отчете, то число их сильно преувеличено: на тот момент на ходу оставалось не более 700. Более того, как мы видели, центральные и западные бригады оставались на своем посту. Не имея возможности справиться с бесчисленными пожарами, вызванными непрекращающимися обстрелами, бригады сосредоточились в основном на спасении людей из горящих домов и рушащихся подвалов. Им хватило воды до самого конца. Несколько уцелевших насосов могли качать воду из прудов и резервных хранилищ (специальных котлованов, вырытых рядом с дорогами). В последние несколько дней пожарные бригады больше не получали приказов. Они просто тушили пожары, когда обнаруживали их.
Последний пожар устроила сама пожарная служба. Во дворе ее штаб-квартиры, учрежденной в 1850 году, офицеры сожгли все дела и документы. Причиной такой предосторожности стало то, что гитлеровский режим присвоил всем пожарным так называемый боевой статус. Они носили зеленую униформу, называли себя пожарной полицией (соответственно их начальник был генерал-майором полиции) и, с 1938 года, составляли четвертую ветвь полицейских сил. И действительно, русские арестовывали каждого пожарного в зеленой форме. Они также реквизировали все пожарные машины. Берлинский пожарный, проведший четыре года в России в качестве военнопленного, сообщил, что видел городские пожарные машины в Таллине и в Москве. (Информация получена из бесед с пожарным инспектором Хохнером из Берлина; бывшим начальником пожарной службы Нольте из Берлина; главным начальником пожарной службы Бухером из Кельна.)
Но вернемся к полковнику Волерману:
«Я осматривал позиции в Вульхайде и установил контакт с расположенными там зенитными расчетами. Поскольку обе «наши дамы» вернулись из своего бункера, я приказал своему штабу оставить коттедж и перебраться в подвальную прачечную, под самим старинным домом. Тем временем русские не прекращали засыпать снарядами территорию вокруг нашего командного поста. Поскольку многие дети работников из нашего дома по-прежнему беззаботно играли на улице, я обратил внимание одной из их матерей на грозящую им опасность. Эта добрая женщина, коренная жительница Берлина, уперлась в бока своими сильными руками и сказала: «Да бросьте вы, эти мелкие взрывы просто ерунда. Мы видали и не такое».
