Цивилизованные буржуазные идеи полетели за борт. Та ночь стала свидетелем рождения документа, в котором, словно в фокусе, сконцентрировалось все безумие руководства Германии: фюрер посчитал необходимым продиктовать личному секретарю, фрау Гертруде Юнге, свое личное и политическое завещание.
Русские находились менее чем в полукилометре, но они были слишком заняты, штурмуя Рейхстаг.
Берзарин заступил на пост коменданта Берлина. В то время как в незанятых районах быстро росло смятение, администрация старалась восстановить порядок в остальном городе. Берлин поделили на небольшие участки во главе с отдельными комендантами. Жителям запретили выходить за границы этих участков.
Изолированность бункера фюрера, отсутствие достоверных новостей и постоянные слухи о помощи извне побудили нескольких молодых офицеров штаба Кребса выдвинуть новый план прорыва – с целью проинформировать генерала Венка об отчаянной ситуации и поторопить его. План получил энергичную поддержку генерала Бургдорфа и рейхслейтера Бормана. Не нашлось более тонкой соломинки, чтобы ухватиться за нее. Даже Гитлер проявил к плану мимолетный интерес. Он спросил, кто эти офицеры и как они намерены прорваться. Затем разрешил им попытаться.
29 апреля, в 13:30, капитан Герхард Болдт, майор Бернд фон Фрейтаг-Лорингховен и полковник Вейс покинули бункер через выход на Герман-Геринг-штрассе. «Со стороны Потсдамской площади, – говорит Болдт, – нас накрыло клубами дыма». Двоим офицерам удалось проскочить. Третий попал в плен к русским.
30 апреля 1945 года
Репортаж «Правды» из Берлина:
«Берлин окружен! Столицу Германии взяли за горло. Шаг за шагом, дом за домом наши люди подбираются к центру города. Через Шпре. К Рейхстагу. К Тиргартену. В рукопашных схватках они захватывают дома, железнодорожные вокзалы и фабрики, ведут жестокие бои на улицах, в аллеях, в воздухе, на земле и даже под землей, в берлинском метро.
Берлин разрушен до основания. Над ним повисли облака черного дыма… В районах, где еще идут бои, мирное население исчезло с улиц. То там, то тут выбрасываются белые флаги…
Мы хотим увидеть берлинцев. Где они? Кто выбрасывает белые флаги? В воротах большого дома на нас с испугом смотрят пожилые женщины. «Что вы тут делаете?» – спрашиваем мы. «Пытаемся подышать свежим воздухом, – отвечают они. – Сделать глоток свежего воздуха». Мы понимаем, что есть два различных Берлина. Один, нанесенный на наши военные карты, – тот, в котором мы сейчас сражаемся и который разрушен американскими бомбами и нашими снарядами; и другой, подземный Берлин пещерного человека, в котором горожане, боясь воздушных налетов, томились месяцами.
Подвалы. Бункеры. Метро. Пещеры. Тьма. Сырость. Духота. Стиснутые, словно селедки в бочке, они сидят, вытянув ноги, и дремлют… Пожилые мужчины, молодые женщины, дети, младенцы и бабушки – все, кто желает выжить.
Несколько месяцев назад (точнее, несколько недель назад) томми
[80] уничтожили здесь электрические и водяные подстанции. Теперь нет ни света, ни газа, ни воды, ни тепла. Мы не бессердечные люди, но должны признаться: мы смотрим на эту пещерную жизнь без жалости или сострадания… Мы разговаривали с несколькими берлинцами. Чего они хотят? Жить! Жить! Просто жить! Положить конец этому ужасу, восстановить мир и порядок!
Горькое разочарование, унижение от поражения, ненависть к так бессовестно предавшему их Гитлеру, страх за собственные жизни – вот что чувствует сегодня простой немец.
Теперь они проклинают Гитлера. Проклинают его открыто и яростно, не стесняясь в выражениях. Было бы неправильно считать, будто все немцы одинаковы. Одни продолжают сражаться, другие выкидывают белые флаги. Одни сдаются, другие переодеваются в гражданскую одежду и устраивают на нас засады…
К нам подходит пожилой человек и приветствует нас поднятым вверх сжатым кулаком: «Рот Фронт!» Его зовут Карл Венцель. Его только что освободили из тюрьмы, куда он был заключен за «сопротивление нацистскому порядку». Он показывает нам свои документы…
Больше всего они хотят, чтобы стрельба в Берлине прекратилась, хотят, чтобы жизнь вернулась в мирное русло.
Как только назначили первых советских комендантов и появились ярко-зеленые плакаты и листовки с обращением к населению, весь подземный Берлин выполз из своих подвалов. Немцы толпятся и толкаются возле наших обращений. Пересказывают соседям, что в них написано, делают замечания и читают следующее: «Отвечая на клеветнические измышления гитлеровской пропагандистской машины, будто единственной целью Красной армии является полное истребление народа Германии, мы заявляем, что Красная армия никогда не стремилась к уничтожению или порабощению немецкого народа. Мы никогда не одобряли подобных извращенных, более того, враждебных нашей идеологии идей…»
С удовлетворением люди читают и следующие строки: «Мы призываем население соблюдать закон и порядок. Население обязано подчиняться всем требованиям властей».
Это обращение и листовки быстро восстановили спокойствие. Порядок вернулся. И теперь немцы начали осаждать комендатуры. Они приходили за различными документами и спросить, что дозволено, а что нет…»
Подобные репортажи создавали у московского читателя впечатление, будто весь Берлин находится под советским контролем. На самом деле Третий рейх все еще отчаянно цеплялся за отдельные части столицы.
В тот день – или, возможно, днем раньше, точнее не можем сказать, – в Берлин прибыл советский гражданин, который знал столицу так же хорошо, как свой родной город. Он был консулом советского представительства вплоть до того дня, когда Германия напала на его страну, то есть до 22 июня 1941 года. Во время дипломатической службы он проживал на летней квартире в Вильгельмсхагене, пригороде Восточного Берлина, по адресу Вибельскирхервег, 12, а квартира принадлежала бизнесмену по имени Отто Фадрански. Поспешно уезжая из Берлина, русский дипломат оставил и кое-что из своего багажа. Сейчас он собирался забрать свои вещи и попросил шофера отвезти его на квартиру.
Дипломат вылез из машины и был невероятно счастлив видеть своего прежнего хозяина и его жену живыми и в добром здравии. Они вместе выпили чаю, и пожилая чета спросила своего бывшего квартиранта о его дочери, Наташе, которую они очень любили. Затем они поведали о времени, проведенном вместе в бомбоубежищах, где прятались от налетов британских бомбардировщиков. Два часа спустя русский вернулся в пылающий город и позаботился о том, чтобы чете Фадрански не причинили никакого вреда. Его звали Смирнов, и позднее он стал советским послом в Западной Германии.
«Около 18:30 я сидел на командном пункте 1-го зенитного дивизиона (в бункере Зоопарка) с генералом Зюдовом и генерал-майором Раухом. Зазвонил телефон, и трубку снял Раух. По выражению его лица мы тут же поняли, что случилось нечто серьезное. Положив трубку, Раух сказал, что командующий берлинским оборонительным районом дал позволение каждому солдату попытаться прорваться и соединиться с нашими войсками за пределами Берлина. Оговаривалось лишь только то, что никто не должен уходить до наступления темноты, то есть до 20:30, и что все попытки прорыва должны осуществляться через Шпандау в направлении Нойруппина. Через несколько мгновений звенящей тишины мы начали оживленную дискуссию – такого рода приказ, похоже, не имел прецедентов в анналах немецкой армии. Одним из принявших в ней участие был полковник Гильза, командир артиллерийского полка 18-й моторизованной дивизии. Как только здание окружного суда в Шарлоттенбурге было упомянуто в качестве возможного места сбора, он покинул нас.
