Учитывая столь тщательные приготовления, странно, что в Москве скрывали судьбу тела Гитлера за столь непроницаемой завесой. Все, что нам позволено знать, – это то, что Клименко организовал рентгенограмму зубов. Автор убежден, что в штабе армии в Бухе не имелось сомнений по поводу того, что у них находятся тела именно Адольфа и Евы Гитлер. Но что произошло потом? Очевидно, ничего – по крайней мере, в последующие несколько дней. Как нам известно от Ржевской, вскрытие производилось 8 мая – через несколько дней после обнаружения останков тел и спустя восемь дней после даты смерти! Ржевская не смогла сколь-нибудь детально описать состояние трупов: «Понимаете, зрелище оказалось крайне неприятным; я не осмелилась подойти слишком близко».
Когда я спросил, проводились ли какие-либо химические анализы, она ответила: «Да, конечно».
«Что, согласно заключению о вскрытии, стало причиной смерти?»
«Он принял яд».
«На основании чего сделано такое заключение?»
«На теле Гитлера не оказалось пулевых ранений. Голова не повреждена – за исключением ожогов».
«Вы в этом уверены?»
«Уверенной я быть не могу, поскольку не видела собственными глазами, и я не врач. Но я уверена, что цитирую официальное заключение того времени».
Давайте на некоторое время оставим в стороне вопрос, как в действительности умер Гитлер, – вопрос, который вновь поднимает замечание Ржевской, – и зададимся вместо этого другими. Почему вскрытие не производилось несколько дней, во время которых продолжалось быстрое разложение? Почему не в госпитале с его легкодоступным персоналом и оборудованием? Почему в официальной «Истории Великой Отечественной войны» ни словом не упоминается об обнаружении тела Гитлера? Почему член редакционного совета этого титанического труда, генерал Болтин, настойчиво говорил автору, что Москва не совсем уверена в смерти Гитлера? Почему все, имеющие даже самое отдаленное отношение к смерти Гитлера немцы находились под следствием еще несколько лет после того, как его труп идентифицировали в Бухе? Почему Сталин сказал Гарри Хопкинсу на Потсдамской конференции, что ему неизвестно, что стало с Гитлером? И почему официальные советские источники игнорировали показания таких информированных свидетелей, как Клименко и Ржевская, не утруждая себя ни подтверждением, ни опровержением их показаний?
Когда я, готовя свой репортаж, находился в Москве, задавал эти вопросы всем, кто готов был их выслушать, и кое-кому, кто не был к этому расположен. И получил поразительный ответ, который следует учитывать при рассмотрении отношения всех причастных к делу в 1945 году, но который, с моей точки зрения, не должен влиять на отношение к данной теме современных советских историков: Сталин, сказали мне, пришел в такую ярость из-за того, что Гитлер не попался ему в руки живым, что никто не осмелился сообщить ему, что Гитлер мертв
[85].
Таково было положение вещей в сталинской России, так что подобный поворот событий вполне вероятен. Но теперь, когда Сталина нет уже несколько лет, документы, собранные в Берлине и, предположительно, хранящиеся в архивах Красной армии, должны быть рассекречены. По ряду намеков, полученных в Москве, я посчитал, что дело может быть предано огласке во время празднования Дня Победы в Европе. Однако во время международного конгресса современных историков, проведенного по этому случаю в Москве, по данной теме не было сказано ни слова. Однажды мы наверняка узнаем содержание отчета о вскрытии, и тогда действительно поймем, что стало с телами Гитлера и его жены. Похоронили ли их тайно на территории госпиталя в Бухе и сровняли место с землей, дабы нацисты, как старые, так и новые, не устроили из него место паломничества? Или, в конце концов, есть что-то правдоподобное в моей теории свинцового гроба или растворения трупа в кислоте.
Если отчет о вскрытии и в самом деле предполагает, что Гитлер умер от яда, а не от пули, то не исключено, что подобное заключение базировалось на идеологических соображениях, а не на факте клинического обследования. Гитлер, принимающий яд подобно множеству трусов, вписывался бы в коммунистическую точку зрения куда лучше, чем Гитлер, тянущий руку к своему пистолету – как подобает мужчине. Лично я привык считать, что отравление больше соответствовало личности Гитлера. Однако недавно у меня появился повод поменять свое мнение, и мне хотелось бы прежде, чем перейти к следующей главе, кратко разобраться с этим случаем.
В течение многих лет изучения личности и деятельности человека, оказавшего столь значительное влияние на историю нашего столетия, у меня сложилось впечатление, что в душе Гитлер был богемным типом: чувственным, эмоциональным человеком, которому пришлось преодолевать собственный страх перед изоляцией с таким же трудом, с каким он многие годы не позволял себе окончательно порвать с обществом, на котором он паразитировал и которое ненавидел всеми фибрами своей души.
Мне показалось, что перед тем, как порвать все связи с обществом, точнее, с людьми – что произошло примерно в то время, когда он напал на Советский Союз, – Гитлер искал расположения масс не только из политических соображений, но и потому, что нуждался в их духовной поддержке. У меня сложилось впечатление, что если бы гигантская сила воли этого человека – своего рода душевный подъем, длившийся целых двадцать пять лет, – вдруг ослабла, то он оказался бы колоссом на глиняных ногах, слабым и избалованным по своей сути существом. Задаваясь вопросом, что выберет такой человек с ослабленной силой воли – застрелится ли, как подобает мужчине, или примет яд, я уверенно склонялся ко второму варианту.
До того момента я слышал только о двух инцидентах в жизни Гитлера, когда он использовал оружие: однажды, будучи еще молодым «революционером», он выстрелил в потолок, призывая к тишине и вниманию во время ныне печально известного сборища в мюнхенском пивном зале «Бюргербройкеллер», и позднее, когда разыграл сцену самоубийства перед своей покровительницей, фрау Бехштейн, с целью вытянуть из нее денег. В обоих случаях он вел себя как богемный сумасброд, коим я его и считал.
Однако эта картина распалась, когда в ходе исследований я столкнулся с бывшим камердинером Гитлера, Линге. Его вклад в проблему самоубийства мы уже изложили. Тем не менее он, буквально мимоходом, упомянул еще об одном факте, а именно о том, что найденные возле Гитлера два пистолета долгое время являлись постоянными спутниками фюрера. Тот, что побольше, он держал под рукой, на ночном столике, а с тем, который поменьше, никогда не расставался с 1919 года и носил в специальной кожаной кобуре, вшитой во все его брюки.
Другими словами, когда Гитлер ездил на встречу с Муссолини, когда выступал в Рейхстаге, когда слушал «Сумерки богов» рядом с Винифред Вагнер
[86], когда аплодировал фортепианным импровизациям Путци Ганфштенгля
[87], когда принимал Чемберлена и папского нунция или пил кофе на веранде Дома германского искусства среди общества утонченных дам – во всех этих случаях при нем был пистолет.
