«Мы готовы принять его в любое время», – ответил звонившему Чуйков. Уточнив детали пересечения линии фронта, он вернулся к столу в приподнятом настроении и сообщил собравшимся о том, что только что узнал. Чуйков думал, что немцы, скорее всего, прибудут на следующее утро; тогда он принял бы их на своем наблюдательном пункте в великолепном особняке на Шуленбургрингштрассе в Темпельхофе.
Вскоре генерал-лейтенант Зейферт смог сообщить своему начальнику штаба, что пункт перехода согласован с русскими и что обе стороны на этом участке прекратили огонь. Кребс сразу же отправился в путь. Он надел кожаный плащ и Рыцарский крест. С его лица уже сняли повязки, и теперь на нем были видны множественные шрамы. Они остались от осколков стекла, разлетевшихся во время мартовского авиационного налета на его штаб-квартиру в Цоссене.
Дуффинг ушел с Бендлерштрассе без шинели. Теперь он позаимствовал ее у одного офицера СС. Делегация пересекла линию фронта. Дуффинг рассказывает: «Я перебрался через стену, и меня окружили русские. Они светили на меня своими фонариками, приветливо улыбались, похлопывали по плечу и беспрестанно что-то говорили мне, словно мы были старыми приятелями».
Делегацию отвели в подвал. Русские попросили немцев сдать оружие, но, когда Кребс отказался, они не стали настаивать. Затем автомобиль доставил их в Темпельхоф. В 03:50 утра эмиссары прибыли на Шуленбургринг. Было еще темно, хотя масса горящих домов освещала превращенные в руины улицы.
Чуйков ждал гостей полтора часа. Он был не один: писатель Вишневский получил разрешение от него присутствовать на переговорах. Когда он появился, Чуйков обнаружил, что писатели никогда не путешествуют в одиночку, поскольку Вишневский привел с собой не только поэта Долматовского, но еще и композитора Блантера. Все они носили военную форму, потому что были военными корреспондентами и имели офицерское звание. Дуффинг пишет: «Особенно меня поразил один русский офицер в синей военно-морской форме. Я подумал, что он моряк. Позднее мне сказали, что этот офицер поэт – думаю, под этим подразумевался писатель». Однако человек в синей форме действительно оказался поэтом – он написал самые популярные русские фронтовые песни Второй мировой войны. Кстати, когда на Шуленбургринг закончились переговоры – но не сама война, – деятели искусства отправились на одну из самых странных поэтических декламаций всех времен. Происходила она перед Бранденбургскими воротами, рядом с танком. Повсюду русские солдаты радовались жизни. Долматовский взобрался на танк и прочел восторженной публике кое-что из своих стихов и поэм. Фотограф запечатлел эту сцену, и снимок стал одним из самых знаменитых символов окончания Великой Отечественной войны.
Пока Долматовский декламировал свои стихи, русский кинооператор Кармен проезжал через Бранденбургские ворота, под которыми понурого вида немцы деловито разбирали баррикады. Из-под воротника кителя Кармена выглядывала белая повязка – больше недели назад он ошпарил шею кипятком. Во всем остальном он был доволен жизнью: он только что снял на пленку захват разрушенного Рейхстага. Кармен слушал своего друга, Долматовского. Когда поэт наконец спустился с танка, Кармен спросил его: «Скажи-ка, а где здесь знаменитая Унтер-ден-Линден?»
[88] Долматовский ткнул пальцем в лишенный каких-либо деревьев просвет между горящими руинами и сказал: «А чего тебе там надо?»
Кармен объяснил: «Понимаешь, когда я был на фронте под Москвой и дела шли хуже некуда, я дал себе клятву, что если доберусь до Берлина, то прихвачу себе на память уличный указатель с Унтер-ден-Линден, потому что это единственная немецкая улица, о которой я слышал».
К несчастью для Кармена, большинство таких указателей уже разобрали другие коллекционеры. В конце концов он обнаружил где-то в глубине развалин чугунный столб с пробитым пулями указателем Unter den Linden. Взяв у шофера плоскогубцы, он снял табличку. Позже он поместил ее на стене.
«Вы присутствовали на переговорах между Чуйковым и Кребсом на Шуленбургринг?» – спросил я Кармена, который стал известным советским оператором и сценаристом. «К сожалению, нет», – ответил он. Но согласился, что Чуйков правильно поступил, позволив присутствовать остальным, иначе он никогда бы не узнал, о чем именно там шла речь. Вишневский и Долматовский поочередно вели записи – порой делая это одновременно, обычным, не стенографическим письмом. Позднее они объединили свои записи и привели их в порядок. Таким образом, гости Чуйкова проделали ценную для истории работу.
Вначале все, в ожидании немцев, слонялись без дела. Время текло крайне медленно. «Мы находились в подвешенном состоянии», – пишет Вишневский. Ему вторит Чуйков: «Все беспрестанно курили и расхаживали по залу. Мы шагами отсчитывали секунды каждой долгой минуты».
А в Берлине все еще продолжались боевые действия. Русские захватили Мемориальную церковь кайзера Вильгельма. Дивизия «Мюнхеберг», в которой осталось совсем немного боеспособных солдат, перенесла свой командный пункт из отеля «Эден» в аквариум Зоопарка. Из отеля их выбили русские снаряды и отвращение к группе старших офицеров полиции, «которые прощались с жизнью в обществе женщин – балерин и старлеток из кино, – пока их отвратительное поведение не пресекли приказом сверху». Тем временем Чуйкова информировали по телефону о продолжающемся захвате города.
Наконец на Шуленбургринг появилась машина с немецкими эмиссарами. «Двери распахнулись, – вспоминает Чуйков, – и в комнату вошел немецкий генерал с Рыцарским крестом на шее и свастикой на рукаве. Я присмотрелся к нему. Среднего роста, коренастый, с обритой головой и лицом в шрамах. Вскинув в фашистском приветствии правую руку, левой он протянул мне свои документы – солдатскую книжку».
Вошли и Дуффинг с переводчиком. Кребс предварительно попросил русского офицера у передних дверей организовать конфиденциальные переговоры с главным русским представителем. Чуйков отказался, так что, когда Кребс вошел, его встретило с десяток русских офицеров, сидящих за круглым столом. На нем стояли два полевых телефона в новеньких кожаных чехлах. Один связывал Чуйкова с разведкой армии, а другой с командующим фронтом, маршалом Жуковым.
Кребс не знал, с кем у него встреча. До того как Чуйков смог что-то у него спросить, он упорно настаивал: «Мне нужно сообщить вам нечто весьма конфиденциальное. Я хочу сделать это наедине». Кребс говорил по-немецки, но во время дальнейшей беседы часто срывался на русский, на котором бегло говорил. До войны Кребс занимал пост заместителя военного атташе в Москве и 1 мая 1940 года находился на трибуне, наблюдая за парадом Красной армии. Его просьбу о личной беседе перевел зондерфюрер Нейландис, которого представили как майора, хотя офицерского звания он не имел
[89]. Чуйков велел своему переводчику передать Кребсу, что все присутствующие являются членами военного совета и что он может совершенно спокойно говорить при них.
