Однако мы опережаем события. Когда Дуффинг, с русским майором и отделением связистов, посланных, чтобы протянуть линию связи с Рейхсканцелярией, вернулись на пункт перехода, то их обстреляли немецкие войска, и русского майора ранило
[93]. С большим полотнищем белого флага в одной руке и катушкой телефонного провода в другой Дуффинг двинулся вперед перебежками и прыжками, укрываясь от огня собственных товарищей. Когда он приблизился к немецким позициям метров на сорок, стрельба прекратилась. Теперь полковник мог идти выпрямившись. Дуффинг заметил, что немецкий офицер наблюдает в бинокль, как он прокладывает провод. Но кабель оказался слишком коротким – не хватало метров пятнадцати, и идею прямой связи Геббельса с генералом Чуйковым пришлось оставить.
Когда Дуффинг приблизился к офицеру с биноклем, который оказался фюрером СС, тот арестовал его. «Что за безумие, – подумал Дуффинг. – Полный хаос. Все сошли с ума». Из сектора «Z» Дуффинг позвонил Борману и попросил дать указания фюреру СС немедленно пропустить его к канцлеру Геббельсу; Борман отдал приказ, однако офицер отказался подчиняться. «Здесь действуют только приказы СС». Поэтому пришлось звать к телефону бригаденфюрера Монке, и только тогда Дуффингу позволили продолжить путь к Геббельсу.
Дуффинг:
«Мы находились в небольшом помещении со скамьями вдоль стен. Время от времени в комнату заглядывали Борман и Монке. Геббельс вел себя спокойно, говорил внятно и учтиво. У меня не создалось впечатления, будто он напуган – не то что Борман и другие, кого я видел в Рейхсканцелярии. Что касается Бормана, то мне показалось, что он объят ужасом и дрожит за свою жизнь. Я хотел отрапортовать по-военному сжато, однако Геббельс не спешил. …Он спросил, сколько еще мы могли бы продержаться. Я ответил так: «Самое большое два дня; после чего наши силы превратятся в изолированные очаги сопротивления». Затем Геббельс спросил, считаю ли я, что переговоры генерала Кребса способны принести какой-либо успех». «Не думаю, – ответил я. – Все время, что я там находился, русские настаивали на немедленной капитуляции». На что Геббельс воскликнул: «Я никогда не соглашусь на это, никогда!» Наконец, около 11 часов, Геббельс с неохотой сказал: «Возвращайтесь и приведите назад Кребса. Я хочу услышать, что ему есть сказать».
Дуффинг еще раз перешел линию фронта. Он позвонил Кребсу с русского командного пункта, и ему сказали, что из Москвы ответа пока еще нет. Затем генерал попросил попытаться предпринять что-нибудь по поводу линии связи с Рейхсканцелярией. Дуффинг взял еще провод, но только он собрался наконец нарастить его, как снаряд перебил основную линию. Снова позвонил Кребс. Он сказал, что ответ из Москвы наконец-то поступил и что Дуффингу следует ждать его в пункте перехода.
Ближе к обеду, под непрерывно усиливающимся шквальным артиллерийским огнем, Кребс вернулся в бункер фюрера. Здесь Дуффинг спросил, есть ли у генерала какие-нибудь дальнейшие приказания для него. Кребс ответил, что нет, ответ русским будет отправлен в письменном виде. «Возвращайтесь обратно к Вейдлингу».
Ожидая в бункере Вейдлинга, Дуффинг наблюдал за происходящим. «Люди вбегали и выбегали. Повсюду царили паника и беспомощность». Генерал Бургдорф присел рядом с ним и спросил о встрече с Чуйковым. Присутствовавшая здесь же секретарша заметила, что Дуффинг порвал по пути брюки, и зашила их. Мимо пронесли одного из детей Геббельса. Кто-то шепнул полковнику на ухо: «Сейчас им сделают укол».
Потом Бургдорф заявил: «Как у главного адъютанта фюрера, у меня нет выбора – я застрелюсь!» Немного погодя Кребс объявил о своих собственных планах на самоубийство словами: «Нет отчаянных ситуаций – есть только отчаявшиеся люди». Около 10:30 вечера Вейдлинг и Дуффинг решили вернуться на свой командный пункт на Бендлерштрассе.
В конце дня Чуйкова навестил генерал В. Соколовский
[94], заместитель командующего фронтом Жукова. Чуй-ков же, которому безумно хотелось хоть немного поспать, с превеликим трудом боролся со сном.
В 10:20 вечера Соколовский сказал ему: «Один последний рывок, и мы победим. Нам осталось преодолеть всего двести – триста метров. Но вместо того, чтобы взять позиции противника штурмом, мы еле ползем».
На что Чуйков сухо ответил: «Мы еле ползем, потому что люди знают, что война в любом случае выиграна. Они безумно устали. И не хотят погибать в Берлине».
Да и все остальные на Шуленбургринг были вымотаны до предела, окурки в пепельницах сыпались через край. Время от времени Чуйков снимал трубку телефона. Со времени обеда с членами политуправления прошло уже больше суток.
«Что, они прорвались через Бельвюштрассе? Отлично. Только не останавливайтесь. Молодцы. Осталось всего сто метров».
Вишневский записал: «Все мы нуждались в сне. Было очень поздно. Чуйков прилег на софе. Вокруг все спокойно. Соколовский задремал в своем кресле».
Вдруг снова зазвонил телефон: советские войска только что вышли к представительству Швеции, и шведский поверенный в делах не преминул поздравить русских с победой. Должно быть, шведы резко «перешли на другую сторону», поскольку тут же поспешили сообщить первым встреченным ими русским офицерам, что всю войну только и делали, что занимались защитой советских граждан. «Пусть шведы успокоятся! – рявкнул принявшему звонок адъютанту. – Приказываю: вести себя вежливо. Все». Слово «все» заканчивало каждый второй приказ Чуйкова. В этот Первомай оно звучало не менее сотни раз.
Наступило 2 мая. Чуйкова знобило от переутомления, и он укрылся шинелью. В 1:25 утра не успел он заснуть на своей софе, как его разбудил адъютант: «56-й танковый корпус высылает к нам еще парламентеров». – «Да и пускай себе высылают, – раздраженно ответил Чуйков. – А мы хотим спать». До смерти утомленный генералом Кребсом, он больше слышать не желал ни о каких парламентерах
[95].
