Увидев, как они вылетают из соснового леса, американцы на мгновение решили, что это Голливуд снимает очередной вестерн прямо посреди Саксонии.
Затем русские принялись форсировать Эльбу на плотах и небольших лодках, под игру аккордеонов с музыкальных фабрик Торгау. Затем последовало бурное празднество под набирающими почки деревьями, украшенными портретами Сталина и Рузвельта. К празднику с радостью присоединились бы и местные девушки, однако у американцев имелся строгий приказ не вступать в неформальные отношения, к тому же они были убеждены, что всех европейских женщин необходимо окунуть в лизол и хорошенько посыпать дустом. Европа казалась им на редкость грязным местом.
Однако энтузиазм и безграничное восхищение Красной армией среди «джи-ай» оказалось столь велико, что вскоре они уже кружились по траве вместе с очаровательными и жизнерадостными девушками Красной армии – во всяком случае, для съемки кинохроники. Позднее, в Берлине, эти же девушки вызывали немалое восхищение, когда, в качестве регулировщиц, вскидывали вверх красные флажки, освобождая путь советским танкам.
Эти девушки не только регулировали потоки транспорта, но и играли существенную роль в советской системе обеспечения войск. Их подразделения не носили каких-то особых названий – как и сами русские не использовали особых терминов, чтобы отличать мужчин-красноармейцев от женщин в составе Красной армии. Для них было совершенно естественным, что девушки должны сражаться на войне наравне с мужчинами, а не в сомнительного свойства частях вроде немецких «блиц-девушек»
[101]. Девушки такого типа – только без каких-либо служебных обязанностей, – существовали и в Красной армии, но только в офицерских кругах. Таких сдержанно называли «походно-полевыми женами»
[102].
Так на берегах Эльбы мир «Радиостанции союзных сил» и оркестра Гленна Миллера столкнулся лицом к лицу с грустной и протяжной мелодией «Марша Красной кавалерии»
[103]. Русские выглядели утомленными боями, тогда как американцы беспечными и скучающими от однообразия Европы. Единственными возбуждающими интерес людьми, с которыми они столкнулись, оказались русские, с которыми они теперь вместе пили вино, привезенное ими с собой на грузовиках из Рейна.
Дабы укрепить дружбу, русские навели через Эльбу паромную переправу – плот с длинным канатом. Он оказался не слишком прочным, чтобы перевозить грузовики, но его вполне хватало для довольно приличной группы людей, пары низкорослых лошадей или небольшого автомобиля.
Одному американскому корреспонденту взбрело в голову, что, быть может, есть возможность совершить поездку в Берлин, город, в котором, согласно «Stars and Stripes»
[104], дела шли просто ужасно. Почему бы, подумал он, не посмотреть на русских в гуще боя вместо того, чтобы выпивать с ними здесь, на Эльбе, в ожидании конца войны? Он убедил начальника американской службы снабжения, офицера в ранге подполковника, который болтался без дела и знал несколько слов по-польски, и майора ВВС США присоединиться к нему. После недолгих пререканий они уговорили русских перевезти на пароме их джип и, запасшись провизией и картами, присоединились к русской колонне, движущейся на восток.
Все трое чувствовали себя так, словно предприняли путешествие в другое столетие.
«Их армия, хоть и до некоторой степени механизированная, по сути была крестьянской, – написал корреспондент. – Тем апрельским днем их длинные беспорядочные колонны, их лошади и повозки напомнили нам крестьян из русской литературы, едущих на сельскую ярмарку по берегам тихого Дона. На открытом фланге этой длинной процессии, передовая часть которой уже достигла Берлина, мы видели солдат, роющих стрелковые ячейки или подготавливавших позиции для противотанковых орудий».
Однако красноармейцы рыли не только в военных целях. Повсюду, где проезжали американцы, они видели русских солдат, раскапывающих груды сахарной свеклы, сложенной в местных фермерских хозяйствах. Они пускали ее на корм скоту. Порой в колоннах могли встретиться бреши длиной около полутора километров – когда люди останавливались, чтобы покормить животных. Американский офицер-снабженец, привыкший видеть, как его грузовики движутся с интервалами, выверенными до метра, сказал: «Никудышная у них организация перевозок». На что майор ВВС возразил: «Тем не менее они дошли до Берлина».
С наступлением темноты колонна остановилась, и трое американцев выбрались из джипа, чтобы устроить лагерь возле дороги. Русские развели костры под соснами и жарили на штыках мясо. Военный корреспондент осмотрелся.
«Невероятное зрелище – видеть посреди наступающей армии пасущихся на привязи оседланных и взнузданных лошадей. Все это больше напоминало времена генерал-фельдмаршала Суворова, а не маршала Жукова. И если бы здесь вдруг появился Лев Толстой и, с развевающейся на весеннем ветру бородой, принялся яростно клеймить кровопролитие и призывать вернуться к христианским ценностям, мы бы ничуть не удивились».
Но не все было так анахронично. Политуправление развесило портреты Ленина и Сталина во всех деревнях, через которые американцы медленно ползли к Берлину, а во всех углах и закоулках можно было видеть развевающиеся красные флаги. Такое изобилие красных флагов также нашло отражение в истории штурма Рейхстага. Вот как это описывается в официальной «Истории Великой Отечественной войны»: «Атака получилась массовой и стремительной – и противник не смог сдержать порыва наступающих. Через несколько минут они уже были у Рейхстага. Мгновенно, как маки, заалели на здании различные по форме и величине красные флаги. Их было так много, как цветов в саду… В одновременном водружении многих флагов проявился массовый героизм советских воинов» (цит. по: Поспелов П. Н. и другие. История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945: В 6 т. Т. 5. С. 283–285. М.: Воениздат, 1963).
Видимо, американцы пересекли одну из дорог, по которым окруженная 9-я армия генерала Буссе пыталась прорваться на запад. Симонов описал, что произошло во время одной из таких попыток – прорыв группы немецких войск пресек удар войск Конева им во фланг в северном направлении
[105].
«Не доезжая до берлинской кольцевой дороги, мы натолкнулись на ужасное зрелище. Шоссе шло через густой лес, разделенный длинной просекой, исчезающей далеко вдали. Немецкие войска пытались прорваться по ней к шоссе и на их пересечении, к которому мы подъехали этим утром, они потерпели сокрушительный разгром – явно еще до рассвета. Вот что мы увидели: перед нами лежал Берлин, а справа на просеке творился хаос из искореженных танков, автомобилей, бронемашин, грузовиков, специальной техники и санитарных машин. Видимо пытаясь развернуться и спастись, они вывернули с корнями сотни деревьев. Среди этой черной, обгорелой мешанины из стали, деревьев, оружия, ящиков и бумаг вдоль всей просеки разбросано, на сколько хватает глаз, кровавое месиво из изуродованных трупов. …Затем я заметил раненых, лежащих на шинелях и одеялах или прислонившихся к деревьям; некоторые из них перевязаны, другие все в крови, и никто ими не занимается. …Широкая бетонная полоса шоссе уже очищена и открыта для движения; она проходит прямо рядом с этим жутким зрелищем. На две сотни метров шоссе изрыто похожими на оспины воронками всевозможных размеров, и машинам в сторону Берлина приходится петлять между ними…» (Константин Симонов. Aus den Kriegstagebuchern, перевод на немецкий в «Нойе вельт». М., 1965. Т. 10. С. 23.)
