Одна из ее обязанностей заключалась в том, чтобы находить пустые квартиры для тех, чье жилище разбомбили. Разумеется, ни она, ни ее коллеги не знали, где искать такие квартиры; такая информация имелась только в ратуше, а телефонная связь с ней отсутствовала. Поэтому 27 апреля Аннелиз Х. пренебрегла «огнем тяжелой артиллерии» и совершила две поездки на велосипеде в муниципальное управление на Дерффлингерштрассе, где еще оставалась связь с ратушей. «Так можно было подыскать несколько квартир», – озабоченно отметила она. Если только квартиры останутся целы к тому времени, когда бездомные доберутся до них, и доберутся ли они туда вообще – этого наша Аннелиз не могла сказать.
«Мы начали переговоры, чтобы получить продовольствие из Шёнеберга». Однако «этот план как-то сам собою заглох», и днем «здесь не осталось почти никакой работы». Аннелиз отметила, что «в нашем маленьком подвальном сообществе росли тревога и нервозность». Около 06:00 вечера прибыли последние курьеры из ратуши. «Герр Т. и герр Б. принесли нам новые талоны и немного еды».
«Маленькое подвальное сообщество» состояло из 4 мужчин, 6 женщин и ребенка. Поскольку никто из мужчин не был готов к тому, чтобы пойти и добыть хлеба, Аннелиз пришлось самой предпринять это «невероятно опасное путешествие». В пекарне на Лютцовштрассе ей удалось разжиться четырьмя буханками хлеба – бесплатно и без талонов, – «прося и умоляя – и еще потому, что они пожалели меня, поскольку я проделала такой длинный путь, рискуя жизнью и здоровьем». У дверей пекарни весь день пролежал мертвый немецкий солдат. Аннелиз Х. поспешила назад, на Людендорфштрассе, «среди рвущихся повсюду снарядов, между рушащимися зданиями, и с одним лишь желанием – донести хлеб до места».
Теперь подвальное сообщество решило «конфисковать» запасы продовольствия в оставленном детском саду на одном из верхних этажей. Все трофеи честно поделили. «Мы устроили что-то вроде коммунистической подвальной коммуны», – записала Аннелиз. «Фрау Е. отвечала за кухню, а герр Б. написал письмо с просьбой о помощи в ратушу. Но больше невозможно выйти из подвала и передать послание по телефону или лично». Если бы имелся хоть малейший шанс добраться туда живой, Аннелиз Х. наверняка доставила бы послание на Дерффлингерштрассе.
В тот же самый день, 27 апреля, начались повсеместные грабежи, в основном в неоккупированной части города. Здесь фольксштурмовцы в первый и единственный раз доказали, что они сильнее женщин, а кадровые солдаты – что они старше и лучше накормлены, чем фольксштурмовцы. Так что грабежи продолжались, а женщинам доставались лишь объедки. Никому и в голову не пришло, что даже теперь, когда кольцо вокруг Берлина замкнулось, припасы все еще можно было распределить разумным и организованным образом. Власти не побеспокоились организовать снабжение, да и само население ничего не предприняло для этого. В результате продуктов питания было испорчено намного больше, чем употреблено в пищу.
На Клейстштрассе целые подвалы оказались забиты ящиками со спиртным. Что из этого вышло, описывает очевидец, Фридрих Люфт:
«Люди приходили с грязными ведрами, наполняли их всеми видами спиртного, мешая все вместе и, стоя по щиколотки в алкоголе, дрались за уцелевшие бутылки. Но все равно осталось так много, что первая и вторая волны русских не смогли выпить все запасы. Они приходили к нам с нагруженными бутылками магазинными корзинами и заставляли нас пить с ними за компанию».
Русский писатель Гус сам стал свидетелем подобной сцены на Александерплац:
«Немцы шныряли с улицы на улицу. Они искали подвальные склады и выносили оттуда дамские сумочки, шляпы и перчатки. Из окна, выходящего на Нойе-Фридрихштрассе, мы могли видеть, как они грабят магазин на углу Кёнигштрассе. В Берлине больше не существовало закона. По всему городу прошел слух, будто в центре полно всякого добра. «Высшая раса» преодолевает огромные расстояния, чтобы присутствовать в момент великого свершения».
Грабежи продолжались четыре или пять дней. Лишь некоторые из владельцев магазинов и складов поступили разумно, бесплатно раздавая все, что у них осталось. Повсюду люди едва не убивали друг друга за ненужные им вещи, тогда как они послушно стояли бы в очереди, если бы нашелся кто-то, чтобы распоряжаться и распределять товары упорядоченным образом.
28 апреля Аннелиз Х. записала: «В 12:10 фрау Е. заметила первых шестерых русских на ступенях подвала. Последовали минуты напряженного ожидания, во время которых каждый старался обратиться к своей совести». Поразительная фраза, единственная в своем роде во всем дневнике. Создавалось впечатление, будто «подвальное сообщество» ожидало появления русских точно так же, как праведники ожидают Страшного суда, хотя, по правде говоря, искреннего раскаяния не наблюдалось ни на Людендорфштрассе, ни где-либо еще.
«Мы все сбились в кучу в самом дальнем углу и выбрали герра Б. своим представителем. Сейчас он, с явными усилиями, старался собраться с духом. А вдруг мрачная картина, нарисованная нашей пропагандистской машиной, на самом деле окажется правдой? На лестнице гулко звучали шаги. Что теперь будет? Наш ужас испарился, когда мы увидели их свежие, загорелые, округлые и приветливые лица. Они отказались от предложенных сигарет и просто осведомились – очень вежливо, – нет ли в подвале солдат или оружия, а когда услышали, что все мы гражданские, оставили нас, дружелюбно пожелав «доброго вечера». Всеобщее, едва ли не ликующее облегчение».
Таковы были впечатления многих берлинцев от первой встречи с русскими. Да они и сегодня скажут вам, что с первой волной было все в порядке. Но потом… У маленького подвального сообщества Аннелиз тоже имелись веские причины говорить «Но потом…». «Визиты периодически повторялись. Некоторые из пришедших вели себя грубо (требовали часы и приставали к женщинам); другие оказались крайне дружелюбными (они явно любили детей, приносили в качестве подарков еду и завязывали с нами дружеские беседы)». Герр Б., тот, у которого 27-го не хватило смелости пойти за хлебом, теперь оказался одним из немногих мужчин, отказавшихся прятаться за женскими юбками. Он, «ввиду крайней необходимости, назначил фрау Х. своей женой, объявил, что она больна, и при свете свечи постоянно измерял ей температуру и поразительно громко читал вслух. Она оказалась единственной молодой женщиной в нашем подвале, которую следовало оградить от домогательств русских. А снаружи не прекращались бои». Дом на Людендорфштрассе заняли русские, однако «нашу часть подвала оставили для офицеров, которые вели себя вполне благопристойно».
29 апреля «подвальное сообщество» пополнилось 4 женщинами с 4 детьми – еще 8 человек, «которых мы приняли, несмотря на недостаток места и продовольствия». Вновь прибывшие пришли из бункера на Ноллендорф-плац, который, невзирая на присутствие женщин и детей, «обороняла» немецкая армия, «пока отважная женщина-доктор с белым флагом не заставила их сдаться. Пылающими улицами, пробираясь между трупами, эти женщины наконец смогли добраться до нас со своими детскими колясками и всеми пожитками. Мы и понятия не имели, что сейчас воскресенье и какая на улице погода. Последние дни мы проводили в подвале в полной бездеятельности». Очевидно, бездеятельность составляла худшую сторону ее положения, хотя даже «сходить в туалет стало геройским поступком, который трудно осмелиться совершить в одиночку».
