Фандерл пролежал там до самой капитуляции. В самый последний день солдаты, которые с ним находились, попытались прорваться на запад. Всех их взяли в плен в 300 метрах от вокзала Лертер. Сам Фандерл тоже попал в плен и вернулся только спустя 8 с половиной лет.
Имелось еще много людей, которым, несмотря на голод, болезни и насилие, удалось сохранить свои жизни и человеческое достоинство. Но им пришлось намного тяжелей тех, кто обладал хитростью и сообразительностью.
Одной из таких оказалась фрау Грета К., которая сейчас проживает в Вестфалии. А тогда они с мужем жили в Бабельсберге рядом (восточнее) с Потсдамом; их единственного ребенка эвакуировали в безопасное место.
До 14 апреля война щадила Потсдам и его окрестности, которые пребывали в «самоуверенной изоляции». Но ночной налет 14 апреля сровнял старую часть Потсдама с землей. В соседнем Бабельсберге повреждений было значительно меньше, но здесь в любой момент ожидали появления русских. «Влиятельные» граждане и нацистская верхушка сбежали и находились уже за многие километры от города. «Дружба стала крепче, а отношения с соседями более близкими». (Эта и последующие цитаты взяты из неопубликованного дневника фрау К.)
20 апреля чета перебралась в свой подвал. Над Ванзе произошел воздушный бой. По дороге фрау К. обратила внимание, что со здания штаб-квартиры местного отделения НСДАП сняты все опознавательные знаки и плакаты. «Значит, они не столь оптимистичны, как пытаются показать». С удивлением и горечью люди смотрели, как полиция в полном составе покидает их. «Сами полицейские подают это весьма деликатно, говоря, что «отступают в Потсдам». Когда все власти оставили население, последнее получило приказ о всеобщей эвакуации. Людям предлагалось собраться у Глиниккского моста. «Почти никто не пришел. Да и куда мы могли бежать?» Русские уже подходили к Штансдорфу. Но люди все еще стояли в очередях за хлебом и колбасой. «Даже когда над головами шел воздушный бой или случался сильный артиллерийский обстрел, они жались к стенам, но все равно продолжали стоять в очереди – терпеливо и впустую».
24 апреля русские заняли старую часть Бабельсберга. «Это все равно, что жить на острове. Когда мы выходим из передних дверей, перед тем как спрятаться на ночь, мы видим вокруг все признаки весны: луна высоко на небе; от большого тополя исходит запах цветения». На следующий день киностудия UFA перешла к русским комиссарам
[111]. «В понедельник утром президент компании, обер-группенфюрер СС доктор Г., ввел яд своим детям, жене, матери и гувернантке, а потом подорвал сам себя в собственном доме. Я видела пожарную команду возле дымящегося дома. Кажется, он сказал, что его совесть и преданность неотделимы друг от друга. Не виноваты ли мы в том, что вовремя не позаботились о детях таких людей?» В Старом Бабельсберге теперь через дом висели белые флаги, и ходили слухи, что в Новом Бабельсберге приказали сделать то же самое. «В поисках хлеба я кружила по городу и на Пристерштрассе увидела своего первого русского. Коренастый розовощекий парень расхаживал туда-сюда. А рядом толпа била витрины магазинов и растаскивала обувь, одежду и еду. И это были не русские».
Пока чета грелась на веранде на солнце, мимо прошел русский солдат с немецкой девушкой. «У нее в волосах был красный цветок». Оба возились с пистолетом. «Она заряжала его, чтобы он стрелял в воздух. …Герр П. подошел к солдату и заговорил с ним по-русски. П. понял, что девушка подбивает своего спутника застрелить фрау С., которая очень плохо с ней обращалась. Даже если это правда, она все равно не заслуживает, чтобы ее застрелили».
Иностранные рабочие перебрались теперь в полуразрушенный дом обергруппенфюрера СС доктора Г. «Тягучие мелодии «Parlez-moi d’amour» – «Расскажи мне о любви» и «Sous les toits de Paris» – «Под крышами Парижа» можно было теперь услышать из этого печально известного дома». Чета К. пригласила к себе в подвал невестку соседа, владельца табачной фабрики; та убежала из дома, когда увидела «как двух девушек насилуют пьяные восточные рабочие». Фрау К., по просьбе соседей и квартирантов, вывесила перед домом белую салфетку средних размеров.
«Делая покупки, я увидела вооруженных русских, ввалившихся к С. (владельцу магазина) и потребовавших часы – чем красивей, тем лучше. Но стоило показать им пустое запястье, они тут же отставали. Они чувствовали себя богами, способными на щедрые дары. Совали нам в руки пакеты с солодовым кофе и сахаром. …Когда нам предлагали не стесняться, мы со смехом показывали свои талоны и отказывались. Над нашими головами продолжали в полную мощь гудеть и реветь снаряды «сталинских орга́нов».
Немцы все еще пытались удержать Потсдам – точнее, это первый военный комендант Берлина, генерал Рейман, продолжал играть в войну.
Ночь на пятницу, 28 апреля, выдалась более мирной. Неподалеку обнаружили мертвую пару в своих постелях. Перед тем как застрелиться, он убил сначала ее. Их отвезли на кладбище завернутыми в их же стеганые одеяла и похоронили. Могильщик сказал, что это уже семнадцатое и восемнадцатое самоубийства со времени оккупации города. Бабельсберг был пригородом для обеспеченного класса.
Фрау К. слышала, что русские «то ли собрали, то ли депортировали всех восточных рабочих. Слава богу!». Потсдам в руках русских. Ходили слухи, что американцы неподалеку от Вильдпарка. «В нас росли тревога и беспокойство в ожидании бури, которая наверняка должна была последовать за теперешним обманчивым спокойствием. Русские на улицах вели себя намного миролюбивей, чем нас заставляли верить, но все мы вздохнули бы с облегчением, если бы вместо них пришли другие. …Ходили разговоры о военном коммюнике, утверждавшем, будто Бабельсберг позорно сдали без боя. Должно быть, это шутка. Что подразумевалось под словом «сдали»? Полиция исчезла, армии для нашей защиты здесь не было, а фольксштурм, слава богу, существовал только теоретически. Значит, это мы, гражданские, должны были обороняться с игрушечными пистолетиками?.. Какие-то гитлерюгендовцы, желая покрасоваться, выстрелили на улице Новавес в русского офицера. Кончилось все тем, что был взорван весь дом
[112].
Еще русские взяли в Бабельсберге 400 заложников. Заблаговременно предупрежденный, муж нашей авторши дневника спрятался вместе с несколькими друзьями. «Прошло несколько тревожных часов беспокойства за него, да и за себя, однако он вернулся целым и невредимым». Ночь на 29 апреля оказалась «очень оживленной. Мало того что русские подтянули свои пушки еще ближе, но еще и эхо от стрельбы над озером создавало адский грохот. А чтобы было еще хуже, мы оба простудились – с жаром, больным горлом и ломотой в пояснице, – и чувствовали себя полными развалинами». Артиллерийский обстрел длился до утра; русский самолет «выписывал в небе изящные виражи и поливал из пулеметов землю».
И все же к завтраку пришли гости. «Мы смогли угостить их мясом, которое нам выдали вчера. Они жили в пансионе и голодали. На десерт у нас был солодовый кофе с хлебом и черничным джемом. Хлеб испекли из муки с добавкой соли и хозяйственной соды. Все это мы подали на подогретом блюде, которым никогда раньше не пользовались. Мы старались, как могли, – как и все остальные». Днем супруги отправились к друзьям на чай: «Поскольку мы были больны, нам в чай плеснули коньяк, который самоубийцы номер 17 и 18 оставили по своему завещанию всем нам». Друзья, всего 5 человек, отправились на ночь 30 апреля в подвал четы К. «и собрались пока остаться с нами». «Все мы слегка тронулись рассудком».
