Россказни, будто русские вывозили золотые слитки целыми грузовиками, такая же сказка, как и затопленные тоннели метро или массовый роспуск психически больных пациентов из психиатрической клиники Виттенау. Вольфганг Леонгард упоминает последнее в своей, во всем остальном столь волнующей книге Die Revolution entlasst ihre Kinder (на русском языке книга вышла под названием «Революция отвергает своих детей», London, Overseas Publications Interchange Ltd, 1984 г.). Леонгард также ссылается на так называемое «дело Шпалингера», то есть на дело пациента изолятора Виттенау, который учинил страшную суматоху, когда выпустил листовки, извещающие, что он принял на себя всю полноту власти «от имени Совета рабочих и солдат Берлина». Если Шпалингер действительно был сумасшедшим – а он, как видно из текста, таковым и являлся, – социалистом, а не безумным нацистом, то, как таковой, он должен был вполне удовлетворять Вольфганга Леонгарда 1945 года, который тогда все еще был коммунистом. Многое из сказанного Леонгардом легко опровергается – например, утверждение, будто Шпалингер обнаружил единственную уцелевшую в Берлине типографию «рядом с психиатрической лечебницей». Во-первых, осталось несколько уцелевших типографий, и, во-вторых, та, о которой упоминал Леонгард, находилась не «рядом с психиатрической лечебницей», а в ней самой. Печатал листовки не сам Шпалингер, а один член коммунистической партии, и делал он это с явного разрешения советского коменданта, майора Солина. «Он до такой степени присвоил себе право пользоваться печатным прессом, что нам пришлось пожаловаться Солину. Майор лично сходил посмотреть и в результате согласился с нами» (из эксклюзивного интервью доктора Фрица Б.).
Виттенау был занят днем 29 апреля. Русские разместились в главном здании, которое с тех пор было закрыто для всех немцев. Еще они выбросили все документы и картотеки в окно. Тем временем войска разбили лагерь в парке перед клиникой, с домашним скотом и всем остальным. Поставили полевые кухни и наиболее безобидным пациентам, которые помогали в уборке, давали дополнительное питание. «Русские обращались с пациентами, как с обычными немцами. Они не считали их ни неполноценными, ни жертвами фашизма. Не было изнасиловано ни одной пациентки».
В Советском Союзе немцы обходились с душевнобольными пациентами совсем противоположным образом, как видно из «Рапорта в рижскую Регистрационную палату». Цитируется по «Документам оккупационной полиции», Москва, 1963, с. 113:
«Рига, 19 мая 1942 г. Секретно.
Настоящим подтверждаю, что 368 неизлечимых душевнобольных, список которых прилагается, были ликвидированы 29 января 1942 г.
Подписано: Кирште, штурмбаннфюрер СС».
Всех пациентов, которые обратились к русским офицерам с просьбой отпустить их на основании того, что сюда их поместили без достаточных на то причин, перенаправили к немецким врачам «с указанием отпустить их». Русские не только не «опустошили сумасшедший дом Виттенау», но и просто не выпустили людей без достаточных на то причин. Они лишь приказали отпустить отдельных вполне вменяемых пациентов.
Только один раз они велели немецким врачам освободить сразу 150 пациентов, включая тех, кого поместили сюда по приговору суда. Некоторые из них пропали, а других вскоре пришлось вернуть обратно по приказу русских.
«В то время из рядов обитателей нашего заведения вышло немало самозваных судей и прокуроров, – рассказал автору доктор Д. – Помню, как я отправился в только что сформированный местный суд в Райниккендорфе, где должен был засвидетельствовать непригодность человека к пребыванию на свободе. Меня направили к главному обвинителю, доктору Икс, и когда я вошел в его кабинет, то обнаружил, что он был старым пациентом Виттенау».
За исключением этого упущения, русские позволили персоналу клиники спокойно делать свое дело. Особенно были рады назначению майора Солина. Он представился доктору Д. со словами: «У нас здесь должен быть порядок, иначе нас обоих расстреляют». Сложилось дружеское сотрудничество, благоприятное и для администрации, и для пациентов.
Позднее Виттенау передали французам, которые поместили пациентов в пятую категорию питания (с так называемыми голодными, или кладбищенскими, талонами) – с ужасными последствиями. В любом случае снабжение заведения стало к тому времени крайне напряженным, потому что Виттенау оказался заполненным «нормальными» пациентами, став скорее госпиталем, чем психиатрической клиникой. Когда главный врач отправился к французскому коменданту, чтобы выпросить побольше еды, ему просто молча вручили документ, показывающий, на каких рационах приходилось жить жителям Парижа во время немецкой оккупации. «Я был рад, что он не спросил моего мнения на этот счет».
Точно так же, как русские старались как можно меньше пересекаться с обитателями Виттенау, в других немецких клиниках они делали все возможное, чтобы не нарушать их жизнь. Поэтому множественные утверждения, будто они вели себя, как варвары, могут быть отметены, как во многом антисоветская пропаганда. Рассказ сестры Е., работавшей в клинике Диаконии имени Пауля Герхарда
[113] с 1943 года, вероятно, можно считать типичным повествованием о том, что происходило в большинстве госпиталей и клиник.
«В последние дни перед освобождением повсюду вокруг нас шли уличные бои. Доставляли женщин, которые получили ранения при попытке раздобыть еды. Длинные очереди перед магазинами представляли собой отличную мишень для русских летчиков. К тому времени наша клиника оказалась совершенно переполненной – она осталась единственной на районы Тегель, Западный Райниккендорф и Фельтен. Из-за перекрытых дорог и взорванных мостов до соседней клиники им. Вихрова с нашей стороны было не добраться. Снабжение больных продовольствием оставалось прекрасным до самого конца.
Последние несколько часов перед приходом русских были просто кошмарными. Мы потеряли всякую связь с внешним миром, рация замолчала, на дороге царила мертвецкая тишина. Посчитав ее более чем неестественной, я вышла на Мюллерштрассе. В дверях на противоположной стороне улицы я заметила русского солдата с автоматом. Он подошел ко мне и что-то сказал по-русски. Я поняла, что он хочет, чтобы я убедила группу немцев, все еще сражающихся неподалеку, прекратить бессмысленное сопротивление. Я притворилась, будто не поняла, о чем он говорил, и вернулась в подвал клиники. Здесь я сообщила врачам и персоналу клиники о появлении русских. Затем зазвонил все еще работавший внутренний телефон, и русский голос попросил нас подойти к регистратуре. Танки уже снесли ограду в задней части территории клиники, а спереди появились солдаты с оружием. Естественно, мы не сопротивлялись. Офицер сказал нам, что в клинике разместится их штаб, и в течение часа вся территория, включая парк, превратилась в военный лагерь. Нам пришлось остаться в подвале, откуда нам было видно, как они устанавливают полевые кухни. Лаборатория и котельная превратились в конюшни. Также был развернут полевой госпиталь, а погибших и умерших от ран русских хоронили в парке.
