Помимо обычных пациентов-евреев у нас еще было несколько так называемых «привилегированных» евреев. Это те, кого возвели в такой ранг «за заслуги перед Отечеством». Они находились в относительной безопасности, хотя к концу войны некоторых из них тоже депортировали. Пациентов из разряда «стопроцентных евреев» забирали независимо от их состояния – как из неврологического, так и из родильного отделения. Мне часто приходилось наблюдать, как арестовывают новорожденных младенцев; мою собственную кузину вынесли на носилках. Нацистского чиновника, заправлявшего у нас, звали Вальтер Добберке. Его не смогли обвинить в личном участии в творившемся произволе; он просто выполнял то, что ему велели.
В больнице я работал с 1943 года. И продолжал до 20 апреля 1945 года; затем я решил остаться дома, поскольку авиационные налеты стали чересчур опасными. Как «полуеврей», я находился под защитой своей «арийской» матери. Главный врач и хирург, доктор Люстиг, работал до самого конца. Его арестовали и обвинили в коллаборационизме русские; он был расстрелян 28 декабря 1945 года. Я знал доктора Люстига и считаю, что он не заслуживал смерти. Он никогда не пошел бы на компромисс с нацистами.
На работу в Еврейскую больницу я вернулся только 10 мая. Красная армия пришла туда 24 апреля. Меня тогда там не было, но мне известно, что русские вели себя крайне порядочно. Не было ни изнасилований, ни других актов произвола. С 10 мая больница снова перешла под наше управление, а русские ушли. Даже в последние дни нацистского режима евреев из больницы все еще продолжали зверски убивать. Я помню санитара по имени Макс Фройрдрих, которого забрали незадолго до поражения Германии. Позднее его обнаружили в районе Фридрихсхайн с отделенными от туловища руками, ногами и головой.
Перед самым концом у нас находилось около 160 пациентов. После оккупации больницу тут же открыли для всех нуждающихся. Первые пациенты, как мы отметили, были в основном из узников концлагерей. Им отвели все туберкулезное отделение. Одни пришли к нам сами, других принесли. Почти все в лагерных робах, на которых они продолжали носить номера и тюремные нашивки. В крайне редких случаях я узнавал людей, которых когда-то забрали отсюда.
После освобождения, когда немцы-христиане (или как мне еще их назвать) снова поступили к нам, не было никаких актов насилия, мести или чего-либо подобного. Мы не делали никакого различия между нашими пациентами. Да и сам я постарался поскорее забыть о том, что они с нами сделали».
За стенами больницы некоторых «вольных» евреев прятали сочувствовавшие им берлинцы на протяжении всей войны, с огромным для себя риском. Что приводит нас к истории, которая послужит подходящим завершением этой главы, истории человека, которого хорошо известный тюремный падре, доктор Харальд Полхау, позднее предложил внести в списки Фонда безымянных героев. Звали того человека Вилли Кранц, и он являлся поставщиком провизии в тюрьмы Берлина с 1918 года. Вот что он сам поведал во время беседы со мной:
«День за днем я ездил из тюрьмы в тюрьму, принимая заказы и доставляя припасы. В процессе работы я узнал кое-что о тюремной обстановке, а также много общался с заключенными. Они передавали со мной записки и послания. После поджога Рейхстага я разговаривал с заключенными немецкими националистами, а позднее и с коммунистами. Я видел, как политические события отражаются на заключении под стражу и на освобождении. В 1943 году тюремный падре Полхау, которому я помогал и раньше, пришел ко мне и сообщил, что его попросили присмотреть за еврейским ребенком, и он не знает, как ему поступить. Я обсудил этот вопрос со своими домашними, и мы решили взять ребенка к себе. Падре пришел ко мне и отдал маленькую Риту, «очень напуганную и умолявшую меня не обижать ее». Когда соседи поинтересовались, откуда вдруг взялась маленькая девочка, нам пришлось сочинить для них целую историю. В 1944 году вышел указ об эвакуации всех детей, и мы ненадолго отправили Риту в Восточную Пруссию. Когда туда вошли русские, я забрал ее обратно. Слава богу, в нашем доме жили и другие люди, поэтому во время налетов девочку в бомбоубежище было почти невозможно заметить. Единственная угроза исходила от женщины, заведовавшей продовольственным снабжением, но нам и тут удалось выкрутиться при помощи лжи. Сейчас Рита живет в Америке.
Тогда мы жили на Клостерштрассе, неподалеку от Александерплац. С 27 по 30 апреля мы ни разу не покинули бомбоубежище. 1 мая, около 7:00 утра, раздался стук в дверь подвала. Пришел смотритель здания, чтобы сообщить нам о появлении русских. Мы с ним вышли на улицу с белым полотенцем и заметили на другой стороне улицы солдат Красной армии. Они попросили нас убедить немецкие войска, все еще сражающиеся неподалеку, прекратить бессмысленное сопротивление. Мы со смотрителем направились к немецким позициям, и только я подумал, что нам удалось избежать всех свистевших вокруг нас пуль, как вдруг смотритель рухнул на землю прямо у моих ног. В него попал эсэсовский снайпер, и он умер на месте. Когда я добрался до немецких позиций, то потребовал, чтобы мне позволили поговорить с офицером. Тот отправил меня к своему унтер-офицеру, который рявкнул: «Немедленно расстрелять этого типа, он пытается подорвать боевой дух моих людей!» Тем временем Красная армия подошла ближе, и подразделению, состоявшему из одних эсэсовцев, пришлось спешно отступить. Меня они забрали с собой на станцию метро «Александерплац», но, когда оказалось, что там тоже небезопасно, спустились в подземную ее часть. Здесь не было света, и люди жгли жировые свечи, пламя которых в тоннеле все время мигало. Это место превратили в командный пункт СС, возможно, последний в районе, если не во всем Берлине. Один эсэсовец привязал меня к себе кожаным ремнем. Просидели мы там с полудня до вечера. Около 9:00 вечера меня отвязали и велели перетаскивать боеприпасы и провиант от входа на станцию в командный пункт. Вдруг я заметил группу женщин в эсэсовской форме, которые целились из своих винтовок. Я был вынужден беспомощно стоять рядом, пока они не расстреляли не менее 20 «коммунистов», арестованных в последние несколько дней. Потом эсэсовцы, мужчины и женщины, по подземному тоннелю отступили к Ваймайстерштрассе. Вся платформа оказалась забитой людьми; раненые стонали, а мертвые начали разлагаться. Мне приказали их убрать.
Утром 2 мая люди стали просить воды. Под предлогом поиска колонки я покинул станцию и, воспользовавшись случаем, сбежал. Около 6:00 вечера я вернулся на Клостерштрассе, где все еще не стихал бой. Затем неожиданно наступила тишина. Совершенно пустая минуту назад улица наполнилась людьми, которые выскакивали из своих подвалов и кричали: «Войне конец!»
Глава 15. Насилие
РАСПОРЯЖЕНИЕ
всем солдатам 1-го Белорусского фронта
23 апреля 1945 г. № 5 Линия фронта
11. Части Красной армии и отдельные военнослужащие, прибывающие в города или иные населенные пункты, обязаны расквартировываться только в местах, указанных военными комендантами. Военнослужащим Красной армии запрещается производить самовольно, без разрешения военных комендантов, выселение и переселение жителей, изъятие имущества, ценностей и производство обысков у жителей.
Командующий 1-м Белорусским фронтом, Маршал
