«На поле боя Красная армия не дает врагу пощады, но, как только сражение окончено, наши люди полностью соблюдают права мирного населения. Жители Берлина узнали это с первых же дней оккупации города Красной армией. Они сами смогли убедиться, что все россказни гитлеровской пропаганды о «большевистском терроре» и прочие клеветнические измышления оказались бессовестной ложью.
Люди вздохнули с облегчением и вернулись к своей обычной работе. С каждым днем на улицах Берлина все больше людей. Поначалу там были только пожилые мужчины и женщины, робко жавшиеся к стенам, когда мы проходили мимо. Более молодые люди, особенно женщины, предпочитали оставаться в подвалах или в своих забаррикадированных и крепко запертых норах. Но теперь улицы центра города и его пригородов наполнились людьми. Колонны беженцев катят тачки и ручные тележки со своими скудными пожитками, стекаясь в Берлин со всех сторон. Это берлинцы, которые бежали от воздушных налетов в соседнюю сельскую местность. Население Берлина продолжает расти с каждым днем. На данный момент оно насчитывает уже около двух миллионов».
Эта статья о многом умалчивает. Люди вздохнули с облегчением, когда война закончилась и они вернулись к работе, однако не к своим «обычным» заботам: теперь они исследовали руины и развалины в отчаянных поисках минимума, необходимого для поддержания жизни.
Дают ли нам немецкие рассказы более полную и реалистичную картину, чем советские отчеты? Фрау П., которая тогда, как и сейчас, жила на Нойе-Шёнгаузер-штрассе, рассказала следующее:
«Да, я помню русских, приближающихся от аллеи Шёнгаузер. Один русский солдат взобрался на баррикады возле станции метро Ваймайстерштрассе и размахивал красным флагом. Пока он это делал, две или три берлинские женщины повисли у него на шее. Другие солдаты спустились в наши подвалы и отобрали наши вещи. Они забрали с собой женщин и девушек, но мне удалось спрятать мою младшую, семнадцатилетнюю дочь, так надежно, что с ней ничего не случилось. За домом женщин быстро повалили на землю. Немецкие мирные жители грабили склады и магазины. Свою старшую дочь я отправила к родственникам в Биркенфельд. Сейчас я хотела вернуть ее обратно, но никому из нас не разрешалось покидать район. Я притворилась уборщицей и пошла в Биркенфельд пешком, держа в руках ведро и швабру».
А фрау Ю., которая служила старшим секретарем в женской клинике в Шарлоттенбурге с 1933 года, поведала следующее:
«Моим начальником тогда был профессор С. Он уже 25 лет занимал пост инспектора медицинской службы. 30 апреля 1945 года в его частный дом в Вестенде пришли русские и выставили всех обитателей на улицу. Мы с матерью отправились к друзьям, где увидели ужасные вещи. Тогда мы бросились в клинику. Это случилось 1 мая. Русские оказались там раньше нас, и нас предупредили, чтобы мы немедленно уходили оттуда, потому что они собрались отмечать праздник. Мы знали, чего стоит ожидать, раз у них есть выпивка. При помощи старых очков и макияжа мне удалось замаскироваться под старуху. Они не тронули ни одного пациента, однако в тот день произошло с десяток серьезных случаев. Русские превратили оставшуюся часть клиники в военный лагерь. Они поселились на верхних этажах, которые нам пришлось эвакуировать из-за авиационных налетов. Одно отделение они превратили в конюшни, другое в медицинский пункт для больных русских. Во время нескольких первых операций нашим медсестрам приходилось светить лампами-молниями. Русские пришли к моему начальнику и спросили: «Вы профессор?» Он ответил утвердительно. Они обрадовались и попросили его вылечить их венерические заболевания, большая часть которых существовала лишь в их воображении. Все они страшились заболеть венерической болезнью… Сложившееся у меня тогда впечатление о русских было двояким. С одной стороны, они не проявляли милосердия к любой попавшейся им женщине, а с другой – вели себя более чем тактично с больными и ранеными. Когда профессор С., из-за недостатка места, отказал в госпитализации серьезно раненной немке, русские настояли на том, чтобы ее приняли и лечили. Их офицеры оказались подтянутыми и опрятными, явно вымотанными боями, но не оборванными, не грязными».
Мы уже немного цитировали пастора Хейнриха Груббера. Читатель вспомнит, что он рассказывал о появлении русских в его пригороде. После описания своих усилий по спасению женщин от надругательства добрый пастор смиренно добавил: «Оказалось, что мне не стоило беспокоиться, поскольку многие из них впоследствии уступили без сопротивления».
Есть много указаний на то, что женщины Берлина не приняли во внимание ранних сообщений об изнасилованиях, совершенных в оккупированной части Германии, особенно в Восточной Пруссии. Поэтому они оказались совершенно не готовы к тому, что их ждало.
Невозможно с какой-либо уверенностью установить, какие из частей оказались хуже всего. Утверждалось, что особенно бесчинствовали поляки, а в Москве рассказывали об испанских нацистах, которые переодевались в русскую форму и вели себя как дикие звери в рабочих кварталах. То, что такие испанцы существовали и что их раскрыли немецкие детективы, полностью подтверждается документально. Что, разумеется, не позволяет утверждать, будто за самыми худшими эксцессами стояли исключительно поляки и испанцы.
Вполне естественно, что лишь немногие из жертв знали имена напавших на них – за исключением тех случаев, когда после происшествия складывались более длительные отношения. Все мы люди; поэтому неудивительно, что начавшееся с насилия знакомство перерастало в настоящую любовь. Затем следовал обмен именами и письмами, и нам даже известно, что некоторые русские солдаты обращались за разрешением жениться на своих возлюбленных. Однако, насколько мы знаем, в 1945 году ни одной такой просьбы удовлетворено не было.
Мы не в состоянии получить более или менее достоверное количество совершенных нападений на женщин. Кое-кто может сказать, что цифры в любом случае не имеют существенного значения, точно так же, как некоторые «добропорядочные» немцы порой утверждают, будто не имеет значения, скольких евреев убили в концентрационных лагерях, так как в первую очередь следует учитывать варварские методы, которые использовались при этом. Однако ничто не может быть более ошибочным, чем подобное отношение, поскольку количество определяет способ – и наоборот. С этической, психологической и политической точки зрения, несомненно, есть различие между тем, расстреляли ли немцы 100 000 евреев из пулеметов вместо того, чтобы умертвить миллионы их в газовых камерах.
Аналогично, если бы миллион русских солдат надругался над миллионом женщин Берлина, нам пришлось бы писать совсем другую историю и оперировать в ней не только количеством. В таком случае то, что являлось исключением, стало бы правилом. Числа имеют огромное значение. К сожалению, мы можем сделать подсчеты только в грубом приближении.
Немногие из дошедших до нас сообщений основываются исключительно на личных переживаниях – за годы вбивавшейся в них, день за днем, идеи о национальном предназначении большинство немцев перестало думать о себе как о самостоятельной личности. Более того, по мере того как война становилась все ближе и на них непрекращающимся ливнем падали бомбы, «национальное предназначение» превратилось в «национальную катастрофу», в которой страдания отдельного человека практически не имели значения. Помимо этого, чувство разделенной со многими другими судьбы помогло не одной немецкой женщине удивительно быстро восстановиться после выпавших на их долю ужасных испытаний. Говоря это, мы не отрицаем того, что имелись случаи, когда и физическое воздействие оказалось катастрофическим.
