Было бы неправильным считать, будто русские не смогли заполучить Германию только из-за поведения своих войск. Скорей всего, результат не отличался бы, если бы они вели себя, как ангелы небесные. Они проиграли ее еще до того, как ступили на немецкую землю – и не из-за преступлений, в которых повинны сами, а из-за немецких преступлений в России. Даже предательское нападение Германии на СССР в июне 1941 года не стало чем-то новым в истории – это было всего лишь повторением немецкого вторжения 1918 года
[124], неудержимым империалистическим стремлением «расы господ».
Русские эксцессы 1945 года не уничтожили самоуверенность немцев, а просто предоставили им возможность забыть собственные зверства и указать обвиняющим перстом на кого-то другого – в результате чего формирование партнерских отношений, которые сами по себе могли дать Европе прочную политическую структуру, оказалось надолго отложенным.
Во время бесед в Москве один мой собеседник также сказал мне: «Берлин был безраздельно нашим не более двух месяцев, а это слишком короткий период для укрепления отношений с гражданским населением».
Подобное утверждение отражает весьма необоснованный оптимизм. На самом деле немцы настроились на враждебность задолго до прихода русских в Берлин. И к тому времени, когда контингенты войск западных союзников вошли в Берлин, чтобы занять свои сектора в начале июля 1945 года, настроенность немцев стала непоколебимой. Не пошло на пользу и то, что Восток и Запад начали ссориться друг с другом, и большой парад победы, для которого берлинские женщины не покладая рук шили флаги союзников, превратился в мало впечатляющее военное шествие. Для этой цели западные контингенты специально принарядились, тогда как русские танки Т-34 и минометные батареи выглядели так, словно только что покинули поле боя. При виде этих танков, перед лицом которых немецкие дивизии вынуждены были отступать около двух тысяч километров, зачастую в панике (я знаю, о чем говорю, потому что сам побывал там), берлинцы разразились саркастическим улюлюканьем и свистом. Несомненно, им хватило всего восьми недель, чтобы забыть, что западные союзниками тоже были их врагами. Однако им приходилось сталкиваться с британцами и американцами только на поле боя, и не имелось возможности опустошать их страны, грабить их дома и выгонять женщин и детей на двадцатиградусный мороз.
Учитывая подобное отношение, можно подумать, что русским оказалось далеко не просто заставить берлинцев вернуться к работе. На самом деле все вышло как раз наоборот. Русские удивились тому, как быстро люди засучили рукава и энергично взялись за дело. Что в очередной раз доказало, что немецкие основательность и деловитость не пострадали из-за катастрофы; даже в аду мы, немцы, наверняка покажем дьяволу, как надо раздувать огонь, на котором он собирается нас поджарить.
Как мы видели, в Берлине русских охватила статистическая мания. Они заняли еще только часть города, и Гитлер был пока жив, когда они приступили к переписи населения. Через четыре недели не осталось практически ничего, что еще не учла статистика. Лишь немногие из этих данных были действительно использованы военной администрацией; в частности, численность населения всегда опережала тех, кто вел статистику. Как сказал генерал Берзарин кинооператору Кармену через неделю после оккупации: «Нынешнее население больше двух миллионов, однако оно продолжает ежедневно расти за счет постоянно возвращающихся людей».
Помимо официальных обращений, первыми из-под печатных прессов Берлина после советской оккупации вышли продовольственные книжки. Раздали 2 миллиона экземпляров и еще 200 000 держали про запас. Три недели спустя резерв закончился, и напечатали еще 100 000. Такой огромный прирост явился результатом не столько репатриации упомянутых Берзариным эвакуированных, сколько возвращения после 10 мая мужчин, которые до этого скрывались и были теперь менее напуганы, а самое главное, понимали, что жены не имели возможности прокормить их без продовольственных книжек.
Согласно советским подсчетам, тогдашнее двухмиллионное население Берлина на 70 % состояло из женщин, детей и пожилых пенсионеров. Что означало наличие мужской рабочей силы численностью в 500 000 человек. И только полмесяца спустя русские заметили, что количество мужчин возросло до 900 000 человек.
Даже при всем при этом именно женщины, а не мужчины привели Берлин в порядок и сделали его снова пригодным для жизни. Еще с 1 мая, когда русские приказали 300 немкам расчистить взлетные полосы берлинского аэропорта голыми руками, с чем они справились столь успешно, что русские самолеты могли приземляться уже на следующий день, берлинцы стали считать этих «мусорщиц» символом возрождения Германии.
Женщин забирали на улицах и отправляли на работы, или они делали это добровольно, потому что нуждались в более высоких рационах, которые давала им такая работа. При полном отсутствии инструмента и транспорта они могли бы довольно легко увильнуть или работать спустя рукава, но им это было несвойственно. В этом разоренном городе сразу, как только смолкли пушки, люди принялись за работу с энергией, равной которой не сыскалось во всей остальной Германии.
Система рационов с ее пятью различными категориями работников, несомненно, стала дополнительным стимулом. Эта система подвергалась безжалостным нападкам антисоветских критиков. Ее называли бесчеловечным способом порабощения населения. Арно Шольц заявил следующее: «Освободители с самого начала показали свое истинное лицо, когда ввели продовольственные рационы. Продовольственные книжки раздавались по хитроумному принципу – якобы на основе значимости работы каждой отдельной личности». Критики не говорят нам, что именно предосудительного или «коммунистического» содержалось в такой системе. Более разумно было бы рассматривать ее как капиталистический метод вознаграждения за труд – чем больше работы, тем выше оплата (Арно Шольц. Берлин в петле голода. Берлин, 1953. С. 12).
Критики заслуживает не факт того, что существовали различные категории рационов, а то, что по самой низкой категории выдавалось то количество пищи, которое называлось «голодным, или кладбищенским, рационом». И что хуже всего, под такое распределение тогда попадало от 800 000 до 1 000 000 пожилых жителей.
Между различными группами существовали существенные различия. Группа I могла получить 600 граммов хлеба в день, тогда как группа V только 300. Разница в мясном рационе была еще значительнее: 3 унции для группы I и чуть больше унции для группы V. (В 1 унции 28,3 грамма.) Только картофель выдавался всем поровну: полкило в день каждому, вне зависимости от категории.
Далее критики отрицали, будто «дополнительные рационы» могли перевести человека в более высокую категорию. Такие дополнительные рационы можно описать как аналог «пакетов фюрера», которые в последние годы войны выдавали на дезинфекционных пунктах солдатам, отправлявшимся на Восточный фронт, чтобы их письма из России стали более радостными благодаря небольшому количеству колбасы, мучных изделий, сахара и бутылке вина. Сталинские дополнительные рационы выдавались людям, занимавшим ответственные посты в администрации, – как и артистам и деятелям науки, занимавшимся своей профессиональной деятельностью неким приемлемым образом или принадлежавшим к одному из разрешенных профсоюзов. На самом деле русские ничего специально не придумывали для Берлина, а попросту применили свою собственную систему. Хоть это и можно рассматривать как некую форму подкупа, но это просто отражало мнение русских, что работники интеллектуального труда заслуживают особого поощрения.
