– Круассан и черный кофе мои.
– Ура, мы разговариваем! – восклицает Сабин.
Несмотря на сильнейшее раздражение, при виде обстановки я искренне улыбаюсь. Это самая очаровательная квартира-студия, которую я когда-либо видела, с потрясающими деревянными стенами и полом. Места не много, но здесь, кажется, есть все необходимое. Я подхожу к небольшому диванчику, рядом с которым стоят кресло и кофейный столик. Затем иду через кухню-столовую, минуя небольшой обеденный стол, и попадаю в другую зону отдыха, на этот раз в виде идеального круга, которая находится рядом с окном с видом на небольшой пруд и горы.
Широкий матрас разложен для отдыха, а на подушке покоится гитара. Я провожу пальцем по ее изгибам. Инструмент настолько мне знаком, что я узнаю каждый оттенок цвета на корпусе, несколько царапин и вмятин от постоянных перетаскиваний с места на место, и пару отметин после пьяных вечеринок.
Сабин молчит, пока я осматриваюсь. Пытаюсь осознать и принять новую жизнь, которую он построил, вот только в данный момент испытываю подавленность от того, как много я не знаю. Гитара, наверное, единственное, что мне знакомо.
Я стою у окна и смотрю на бьющих крыльями по воде уток. Сабин подходит ко мне, и я, не глядя, беру протянутый кофе.
– Где ты спишь? – интересуюсь я.
– Посмотри наверх.
Я послушно поднимаю взгляд и вижу, как потолок уходит ввысь в своего рода башенку, похожую на чердак, со спальной зоной.
Сабин опускает вниз лестницу.
– После вас.
Ступеньки широкие, а подъем не такой шаткий, как мне казалось, и это хорошо, потому что я не расстаюсь со своим кофе. Выхожу на платформу с широкой кроватью и скошенным потолком. Там даже имеются полки в стене, куда Сабин складывает одежду, и я ставлю на одну из них стаканчик.
Поскольку идти больше некуда, я заползаю на кровать. Выглядываю в окно в крыше и наблюдаю, как ветви колышутся на легком ветру.
Сабин ложится рядом со мной.
– Привет.
– Привет.
– Ты собираешься на меня посмотреть?
– Пахнет, как будто здесь была грязная проститутка, – замечаю я.
Он смеется.
– Я же сказал, что она не проститутка. Она параюрист
[8].
Я едва не фыркаю.
– Ага, точно.
– Ну, может не параюрист. Но чего-то там пара. Параплан? Параграф? Параллелограмм?
– Паразит? – предлагаю я.
Сабин перекатывается на бок и приподнимается на локте.
– Пожалуйста, взгляни на меня.
Я неохотно поворачиваю голову.
В его глазах появляется намек на улыбку.
– Я скучал по тебе.
Мне трудно ему поверить, поэтому я ничего не говорю.
– Я искренне сожалею, что был таким кретином, – говорит он. – И очень рад, что ты здесь.
– Хорошо. – Я не интересуюсь, почему он «прокатил» нас вчера или как, черт возьми, мог забыть о сегодняшнем утре. – Я не навязываюсь?
Сабин выглядит так, будто я ударила его по лицу.
– Как ты вообще можешь такое спрашивать? Это из-за слов Криса? Не слушай его. Ты никогда не станешь для меня обузой.
– Хорошо.
– Где Крис? Я думал, что он приедет с тобой.
Я пожимаю плечами.
– Он решил, что мы, возможно, захотим провести день вдвоем, – в окне крыши пляшут тени, – если ты не очень занят.
Сабин протягивает руку в сторону и надевает на голову ковбойскую шляпу. Наклонившись надо мной, он убирает волосы с лица и заправляет их мне за ухо.
– Я ничего так не хочу, как провести этот день с тобой. Хочу сводить тебя полюбоваться лошадьми. Я рассказывал, что теперь немного умею ездить верхом? Пирс, ну ты знаешь, тот парень, который владеет этим местом и моей компанией, рассказал мне про лошадей и все такое. – Сабин улыбается. – Блайт Макгвайр, – объявляет он громко и радостно, – я теперь настоящий гребаный ковбой!
Я не могу сдержать смех.
– Ну, разумеется.
– А теперь перестань дуться, и давай повеселимся! – Он хватает меня за ребра и принимается щекотать, пока я не начинаю хохотать и умолять его остановиться. – А вот и моя веселая девочка! – Он снова ложится на бок и улыбается мне.
Наконец, отдышавшись, я выдаю ему рвущуюся наружу правду:
– Саб… я так ужасно скучала по тебе. Словно нас оторвали друг от друга.
Его взгляд смягчается.
– Тогда давай воссоединяться. Для начала я покажу тебе лошадей, а потом мы купим настоящие тако с самыми обалденными кукурузными лепешками, таких ты еще не пробовала. Это не та дрянь, которую можно найти в супермаркетах Востока. Реальная штука. Тебе понравится. И будем объедаться и пукать. Потом, эм… чем еще ты хочешь заняться? Поехать в центр?
– Просто поговорить. Послушать, как ты играешь на гитаре. Еще объедаться. И пукать. Отвезти тебя в дом в Ла-Хойе. Купить рождественскую елку, украсить ее, приготовить детям еду.
Он смеется.
– Детям? Мне нравится, как ты это произнесла.
– Почему?
– Потому что ты всех нас воспитываешь. В тебе есть материнский инстинкт.
Я хмурюсь.
– Еще чего! Я ненавижу детей. Они слишком шумные и постоянно раздражают.
– Ты не права. С нами же нянчишься, хотя мы тоже шумные и постоянно раздражаем. И усердно трудишься, чтобы мы здорово провели праздники, хотя раньше мы их ненавидели.
– Во время праздников случается много самоубийств.
– Боже, как весело. Кто-нибудь из нас планировал покончить с собой в этом году?
Я шлепаю его по руке.
– Нет, я просто хочу сказать, что в это время года мы все склонны поддаваться унынию, а я не желаю такого никому из нас. Все изменилось, когда мамы и папы не стало. – Я делаю паузу. – Могу предположить, что и у вас сезон каникул мало походил на счастливые праздники.
– Не особо, – тихо признается он.
– Я просто хочу исправить то, что в моих силах. Но это не самые легкие дни. Я скучаю по родителям.
– Я знаю. Они были замечательными людьми, верно? Не сомневаюсь, что они чрезвычайно гордились бы тобой, тем, как ты преодолела все трудности и заботилась о Джеймсе. Тем, какой ты стала.
Я на минуту задумываюсь, глядя на него, изучая, как мой друг одновременно изменился и остался прежним.
– Сабин?
