Через несколько месяцев Бойто представил Верди готовое либретто «Фальстафа». Верди отбросил сомнения и начал работу. У него было хорошее здоровье, и за долгую жизнь он приобрел жизнестойкость, помогавшую ему продолжать работать. Он решил — пусть будет Фальстаф! Прочь мысли о препятствиях, о возрасте, о болезнях! Решение было принято: беремся за работу. И сделаем ее.
Примечательно, что он превратил последний акт в фугу — при этом в забавную фугу. Определенно она стала первой в истории оперы. Мы считаем фугу серьезной и торжественной музыкой, но, когда ему об этом сказали, Верди насмешливо ответил: «После того как я безжалостно прикончил стольких героев и героинь, я имею право наконец посмеяться». Вообще говоря, он совершил невозможное. Как Роден с его «Идущим человеком», Верди увидел сопряженья, которые никогда не пришли бы ему на ум, когда он был моложе. Он оказался способен сделать что-то действительно великое своей буффонной фугой.
В финале этой оперы, когда музыка идет невероятным крещендо — Верди был мастером оркестровки, — Фальстаф, толстый и глупый неудачник, которому тем не менее всегда удается торжествовать, шепотом обращается к актерам и зрителям: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Так оба старых греховодника — Фальстаф и Верди — преодолевают все неудачи, чтобы торжествовать в финале.
Не ставьте на себе крест. Ваша идентичность — не завершенная сделка, а незавершенный проект. Вспомните, как наш друг Хокусай снова и снова брал себе новые имена, менял образы, но не изменял своему обету. Хокусай писал: «С шести лет мною овладела страсть рисовать все предметы, и после пятидесяти я сделал много рисунков, но из тех, что я нарисовал до семидесяти, ни один не стоит внимания. В семьдесят три я частично понял, как устроены животные, птицы, насекомые и рыбы, а также познал жизнь трав и растений. Сейчас, в восемьдесят шесть, я пойду дальше; в девяносто я, возможно, познаю еще лучше их тайный смысл, и к ста годам я, быть может, смогу по-настоящему достичь понимания божественного в природе. И в сто десять лет каждая точка и каждая линия, нарисованная мной, будет жить своей собственной жизнью».
Познайте свои намерения. Доверяйте своему обету. Преуспевайте в своем втором акте. Третий подождет.
11. Копите силы для «починки»
Упражнение 11: мастер обыденности
ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ, ЧТО ВЫ просыпаетесь от резкой боли в области за глазом. Это расстраивает, деморализует, но вы продолжаете свои обычные утренние действия — или, скорее, пытаетесь продолжать. Оказывается, что вы плохо владеете руками и ногами. Вся левая сторона онемела, а когда вы пытаетесь говорить, то произносите нечленораздельные звуки. Вам кажется, что вы вышли из своего физического тела и можете наблюдать за собой со стороны, когда пытаетесь принять душ. Это не похоже ни на что из вашего прежнего опыта, это тревожит, но, когда вы стараетесь понять, что происходит, вы вдруг становитесь сверхъестественно восприимчивы к тому, что вас окружает, к каждому атому и каждой молекуле. Вы чувствуете, как вас охватывает эйфория. Но это не послание свыше. Это инсульт.
Джилл Болт Тейлор всегда восхищалась устройством человеческого мозга. Ее любопытство было разбужено вопросом о том, чем отличается ее нормальный мозг от мозга ее брата-шизофреника. Она стала нейроанатомом, училась, а затем преподавала в Гарварде. В своих исследованиях она изучала явления, происходящие в обоих полушариях мозга. Ее тонкое понимание неврологии дало ей возможность заглянуть в глубь того, что произошло в ее собственном мозге, когда в тридцать семь лет ее поразил обширный инсульт.
Бывают в нашей жизни происшествия, которые не только болезненны. Некоторые из них настолько значительны, что меняют нашу жизнь, это грандиозные сейсмические сдвиги, и вся наша дальнейшая жизнь может зависеть от того, как мы справляемся с ними.
С того момента как ее мозг «отключился», как она сама назвала это в своей книге «Мой инсульт был мне наукой» (My Stroke of Insight), она перешла в состояние детской невинности и невежества. С помощью своей матери и врачей она шаг за шагом заново училась всему: что такое салат из тунца, как ходить, читать, думать, — но при этом ее повторное знакомство с физическим миром сопровождалось новым чувством единения со всей Вселенной. Она четко осознавала себя жидкостью, помещенной в оболочку, способной двигаться и меняться. Ей пришлось расстаться с той личностью, которой она была до этого. Когда она утратила способность бездумно делать даже простые вещи, например ходить, она научилась вкладывать больше энергии в простое существование.
Тейлор точно знала, что происходит на неврологическом уровне — как именно был затронут мозжечок, какие неврологические связи были повреждены и так далее, что делает еще более удивительным тот факт, что за следующие десять лет, когда она стремилась выздороветь, вернуть утраченные способности, она также обнаружила, что пытается вспомнить то первичное состояние эйфории и закрепить его. Изменения, произошедшие с Тейлор после инсульта, не сводились к тому, чтобы заново научиться ходить и говорить. Она обнаружила, что полностью изменилась. Как она сама сказала: «Я перешла от ощущения своей малости к ощущению своей огромности и способности к расширению».
Тейлор взяла на себя ответственность за свое выздоровление. Никто не мог сделать эти изнуряющие шаги до ванной вместо нее. Она должна была делать их сама, на своих условиях, измеряя успех собственными показателями, иногда даже не теми, какие она использовала более десяти лет как исследователь мозга. Например, в неврологии бытует мнение, что навыки, которые не восстановились через полгода после инсульта, не восстановятся уже никогда, но она восемь лет упорно работала, чтобы вернуть их. Как она сама написала: «Попытка — наше все».
Вы можете либо смотреть на перемены как на предательство порядка, установленного в вашем мирке, либо, как Тейлор, использовать свои проблемы для того, чтобы расширить перспективы.
Такой момент наступил для меня, когда мне потребовалась серьезная операция. Шесть лет я работала, игнорируя сломанную в Атланте плюсневую кость, и это привело к сильному ухудшению состояния тазобедренного сустава. До этого танец, не важно какой степени физической трудности, всегда был для меня священным долгом, исполнением моего обета усердно работать с тем, что у меня есть, без всяких операций. Но теперь мое тело говорило мне, что чем больше я работаю, тем хуже у меня получается. Я поняла, что теряю контроль над своим телом, и это стало постоянным источником беспокойства. Я начала чувствовать себя неудачницей, а это впрямую повлияло на мою личность.
Потеря доверия к себе оказалась совершенно новым ощущением для меня, и у меня было мало надежды на какие-то перспективы после операции. Я была уверена, что не смогу восстановить свою прежнюю силу и диапазон двигательной активности. Поскольку я откладывала возможность таких операций на период после семидесяти шести лет, произошедшее означало для меня поражение, подтверждение смертности, от которой не было спасения. Я в буквальном смысле износилась.
Полная сомнений, я все же решилась на операцию. Врачи посчитали ее успешной. Физическая боль исчезла, но я должна была признать, что соглашение между мной и моим телом было расторгнуто.
