Между прочим, образ гаснущей в голове лампочки, когда предположение подвергается сомнению, здесь очень к месту. Томас Эдисон изобрел лампочку главным образом потому, что усомнился в некоторых фактах и игнорировал или по крайней мере относился с насмешкой к готовой мудрости. Не имея формального образования, что он считал своим «благословением», Эдисон подходил к любым идеям и любому опыту одновременно с энтузиазмом и скепсисом. Он был мастером подвергать сомнению общепринятые положения. Изобретатель-самоучка систематизировал свои мысли в записной книжке, из которой видно, что он проверял все и всех, включая своих служащих. При найме научных сотрудников он приглашал их в лабораторию на тарелку супа. Если кандидат добавлял в суп приправы, даже не попробовав его, Эдисон ему отказывал. Он не хотел видеть у себя людей с таким количеством установок, что даже суп у них заведомо плохо приправлен. Ему нужны были свежие умы, открытые новым идеям.
Как видно из истории с Полом Ньюманом, в исполнительских видах искусства распределение ролей – это сплошные допущения, в которых просто необходимо усомниться, но этого, к сожалению, часто не происходит. Театральная жизнь изобилует рассказами о великих сценариях, великих пьесах, великих фильмах, увязших в яме и даже уничтоженных из-за плохого кастинга. Я вижу, как это происходит. Кастинг – это один из немногих видов творческого выбора, когда материал, с которым работаешь, а именно реальное человеческое существо, имеет свое мнение и может тебе его высказать. Если вы пишете роман, то его персонажи не начнут «жить» до тех пор, пока вы не вдохнете в них жизнь, и даже после этого они не войдут к вам в студию и не будут жаловаться на свою роль, диалоги или на количество страниц, которые вы отвели для них в книге. То же можно сказать и о красках, камне и нотах – они не будут противиться. Но в театральном искусстве, где появляются человеческие эмоции, нелогичные мотивы могут повлиять на принятие тех или иных решений. Вы идете на поводу желаний исполнителей, игнорируя собственные решения. Эта роль сделает меня знаменитой. Она мне нужна. Ты должна выделить мне больше времени на сцене за мою лояльность и упорный труд. Такие мысли понятны, но несколько глуповаты. Когда работа начинает заходить в тупик, нужно более принципиально отстаивать свои взгляды.
Иногда танцор не подходит для данной ему роли, и я заменяю его другим, совершенно непохожим на него. Иногда на сцене слишком много танцующих. Они создают путаницу, заглушают музыку и угрожают столкнуться друг с другом. Поэтому мне приходится убирать одного или двух танцоров или объединять нескольких в одной роли. В каждом случае чьи-то чувства бывают задеты, хуже того – кто-то остается без работы. Такое решение всегда непросто принимать, но, когда под угрозой ваша работа, нужно проявить решимость и все перевернуть вверх дном, невзирая на чьи-то обманутые надежды.
Я думаю об этом, даже когда речь идет не о моем творении. Если я начинаю поглядывать на часы во время представления, это признак того, что я не вовлечена в происходящее на сцене, что создатели и исполнители не завладели моим вниманием, и я думаю о том, когда спектакль закончится. Тогда я развлекаюсь тем, что начинаю менять и перекомпоновывать его. Что будет, если актриса А и Б поменяются ролями? Что, если четвертую сцену сделать первой и сразу дать действию резвый старт, а не разворачивать его полчаса? Что, если балерина выйдет на сцену сзади и пересечет ее по диагонали, что будет смотреться более интригующе? Что, если этот парнишка в форме будет ее партнером вместо того, которому как будто не очень-то хочется с ней танцевать? Я поступаю так не из чувства злорадства. Я хорошо сознаю, на какие компромиссы приходится идти при подготовке спектакля. Но это очень хорошее упражнение. Я ставлю знак вопроса под каждым допущением и таким образом оттачиваю свою способность выбираться из ям.
Такая разминка для ума решает две задачи. Она не только помогает выбираться из ям, но и совершенствует мое умение спасти сцену. Я научилась этому у Джерри Роббинса, истинного ценителя театра, который взял в привычку смотреть все спектакли без исключения, потому что даже в самом плохом мог найти для себя что-то важное. Сидя в зале, он смотрел на катастрофу, происходящую на сцене, и представлял, как этот спектакль можно было поставить иначе. Для всех зрителей вечер в театре был потерянным, а для него – полезной тренировкой. Так он отточил свое мастерство, сделавшее его одним из величайших спасателей театральных постановок.
Существует несколько способов выбраться из ямы и вновь начать движение вперед. Конечная цель (за неимением более подходящего термина) – найти свою колею.
Выбраться из ямы и войти в колею – разные вещи. Одно дело осознать, что идея плохая (и избежать ее), другое – найти хорошую. Это не одно и то же.
Находясь в колее, машина не буксует, она движется вперед по прямой и узкой дорожке без остановок и заминок. Нет колебаний и отклонений от цели. Колея – лучшее место в мире. Я стремлюсь попасть в нее, потому что так у меня появляется свобода экспериментировать, вопросы, которые я задаю себе, приводят к новым широким аллеям и дорогам, все, к чему я прикасаюсь, каким-то волшебным образом делается лучше и делает лучше все, чего в свою очередь касается. Вставая утром, вы знаете совершенно четко, что собираетесь делать в течение дня. Когда я думаю о колее, у меня возникает образ Баха, встающего с кровати, чтобы сочинить свои прелюдии и фуги. Он знает, что в его распоряжении 24 тональности. «Итак, – думает он, – сегодня я займусь соль-диез мажором и ля-бемоль минором». Быть в колее чрезвычайно удобно.
Забавно, что понять, что ты в колее, нельзя, пока не выскочишь из нее. Моя колея похожа на то, что спортсмены называют «в ударе». Каждый пас находит своего адресата. Каждый бросок поражает кольцо. Мяч катится прямо в лунку, как будто идет по рельсам. В таком состоянии баскетболист набирает по 60 очков за игру, а бегуны ставят мировые рекорды. Вот она счастливая полоса – все идет как по маслу, нет никаких осечек. Но затем все вдруг обрывается. Тайгер Вудс не попадает в лунку, броски Майкла Джордана не достигают цели. Бесполезно это анализировать. Если бы можно было узнать, как попасть в колею, можно было бы и узнать, как в ней оставаться. Но так не бывает. Самое большее, на что можно надеяться, – это чтобы иногда повезло в нее попасть.
Колея может быть любой формы и размера, и ей обычно предшествует некая прорывная идея, также любой формы и величины.
Встречаются мини-колеи, длящиеся утро или день. Вы сидите за роялем, и вдруг появляется готовая мелодия. Прорыв обычно носит эмоциональный характер, не технический. Это может быть что-то очень незначительное: хорошая новость, знакомство с обаятельным и привлекательным человеком накануне вечером, хороший завтрак. Но так же, как хорошие новости или завтрак, это состояние быстро заканчивается. Уже на следующий день все пойдет не так. Колея закончилась.
Но бывают колеи, по которым вы несетесь дни, недели, а то и месяцы и заканчиваете работу в рекордно короткие сроки. Писатель Марк Сальцман рассказывает о мучительных ошибках, из-за которых он впустую потратил пять лет, пытаясь написать продолжение своего первого романа «Солист» (“The Soloist”). Перечитав новую рукопись, он понял, что она никуда не годится, и, как он выразился в беседе с Лоренсом Вешлером, журналистом из «Нью-Йоркера», почувствовал себя «раздавленным». Его жена предложила ему сменить обстановку и уехать на пять недель в ретрит-центр для художников в Новой Англии, чтобы поправить свое моральное состояние.
