Часы. Снимите их с руки и спрячьте. Не смотрите на циферблаты. Перестаньте полагаться на временные отрезки, планируя свой день. Если вы увлечены своим делом, время не имеет значения. Оно пролетает незаметно. Если ваше занятие вас тяготит, время тянется медленно, а часы лишь угнетают. Они как лишнее напоминание о том, что вы и так понимаете: вы в тупике и не знаете, как из него выбраться. Зачем вам лишние отрицательные эмоции?
Газеты. На неделю откажитесь от чтения газет и журналов. Я не рекомендую такую информационную диету в качестве постоянной: неосведомленность опасна. Но за семь дней выпасть из информационного поля вы не успеете. Это как поехать в отпуск на отдаленный остров, где недоступны привычные СМИ. Наверняка такое с вами уже случалось. Что вы тогда потеряли? А что – и это куда важнее – приобрели?
Разговоры. Я знаю певицу, которая сорвала свой прекрасный голос во время исполнения сложной оперной партии. В качестве лечения было прописано полное молчание в течение трех недель. За этот срок голосовые связки полностью восстановились. Но эта лечебная мера настолько ей понравилась, что каждый год с тех пор она проводит недельный ритуал молчания. Это позволяет ей не только дать отдых своему рабочему инструменту – голосу, но и вспомнить о том, как много в нашей жизни вещей, не стоящих даже упоминания. Такой ритуал – лучший советник творческой души.
Перестав отвлекаться на одни вещи, можно легко приобрести зависимость от других, которые также отнюдь не способствуют творческой активности: телефон, компьютер, кофейня, машина, телевизор. Надеюсь, суть вам ясна. Существует масса вещей, ежедневно оттягивающих на себя наше внимание и время, без которых можно спокойно прожить. По крайней мере некоторое время.
Глава 3
Ваша творческая ДНК
В первые годы своей нью-йоркской жизни я обучалась хореографии у Мерса Каннингема. Занятия проходили в угловой студии на пересечении 14-й улицы и Пятой авеню с окнами на обе стороны. Из этих окон во время перерыва я наблюдала за уличным движением. И заметила, что оно очень походило на танцы Мерса – казалось таким же произвольным и хаотичным, хотя, конечно, на самом деле это было совсем не так. Тогда мне пришла в голову мысль, что Мерс сам частенько глядел из этих окон. Уличная картинка подкрепляла его противоречивое видение мира. Для танцевальных композиций Мерса характерны хаотичность, фрагментарность, угловатость движений – в этом его творческая ДНК. Он чувствует себя очень комфортно в хаосе и обыгрывает его во всех композициях. Я догадываюсь, конечно, что это было в нем еще до открытия студии, но также уверена: расположение студии привлекло его именно возможностью наблюдать за хаосом снаружи.
Конечно, бросая взгляд на улицу, я видела совсем не то, что Мерс, и определенно не находила в происходящем хаосе поддержки и подкрепления. Я воспринимала его иначе, потому что устроена иначе: хаос никогда не был частью моей творческой ДНК.
Я верю, что нити творческого кода вшиты в наше воображение. Вшиты так же прочно, как генетический код, только определяют они не рост или цвет глаз, а наши созидательные импульсы. Они отвечают за форму нашего творчества – истории, которые мы рассказываем, и то, как мы это делаем. Я не Уотсон или Крик, я не могу доказать это научно. Но вы сами, возможно, задумывались об этом, когда пытались понять, почему стали фотографом, а не писателем, почему у ваших рассказов всегда счастливый конец или почему ключевые элементы на холсте расположены у вас по краям, а не в центре. У историков искусства и литературоведов, а также критиков всех мастей всегда будет работа, потому что они умеют точно определить творческую ДНК того или иного деятеля искусства и объяснить остальным, насколько его творчество согласуется с ней. Я называю это ДНК, а вы можете назвать своей творческой «прошивкой» или личностью.
Когда я примеряю на себя роль критика и пытаюсь понять, насколько честна по отношению к своей творческой ДНК, я использую термин «фокусное расстояние», заимствованный из оптики. Каждый рассматривает внешний мир по-своему: на большом расстоянии, на расстоянии вытянутой руки, под увеличительным стеклом. Выбор неосознан. За него отвечает наша ДНК, а мы, как правило, лишь следуем ему. Редко встретишь художника, который одинаково хорошо пишет миниатюры и эпические полотна, или писателя, в равной степени гениального в грандиозных исторических сагах и изящных новеллах.
Фотограф Аксель Адамс со своими черно-белыми панорамными снимками девственной природы американского Запада стал образцом того, как нужно «видеть» природу (и ни много ни мало помог развернуться экологическому движению в Соединенных Штатах). Он может служить примером художника, предпочитающего смотреть на мир с большого расстояния. Он тащил свою тяжеленную камеру в самые дикие места, на вершины гор, откуда перед ним открывалась грандиозная перспектива окружающего мира. Земля и небо в своей необъятной красоте – вот каким видел мир Адамс. Таким была его подпись, его творческое самовыражение. Таким была его ДНК.
Понятие «фокусное расстояние» применимо не только к фотографии, но и к любому творческому труду.
Хореограф Джером Роббинс, с которым мне посчастливилось работать и которым я восхищаюсь, как правило, смотрел на мир со средней дистанции. Широкая перспектива – не его конек. В поле зрения Роббинса попадала лишь сцена. Многие, не только я, отмечали, что в его постановках одни танцоры часто смотрят, как танцуют другие. Вспомним хотя бы его первый балет «Свободные, как воздух» (Fancy free). Там юноши наблюдают за девушками, затем девушки наблюдают за юношами, а в глубине сцены бармен, словно олицетворяя самого Роббинса, наблюдает за всеми ними. Именно от его лица ведется балетное повествование. Роббинс одновременно и наблюдает сам, и становится объектом наблюдения с безопасной средней дистанции.
Любопытно, что в детстве он мечтал стать кукловодом, и мне кажется, что такой способ взаимодействия с миром – контролировать события, находясь достаточно близко к сцене, чтобы не терять контакт с происходящим, – присутствует практически во всем, что он создал. Сомневаюсь, что Роббинс делал это сознательно: с точки зрения творческой ДНК так проявлялся его доминирующий ген. Посмотрите «Вестсайдскую историю», в которой он был хореографом и сорежиссером. Сюжет, как известно, основан на «Ромео и Джульетте» Шекспира, то есть, по сути, заимствован. Но даже при этом на передний план выходят творческие доминанты Роббинса. Почти во всех сценах за танцующими кто-то наблюдает: «ракеты» за «акулами», «акулы» за «ракетами», девушки за юношами, юноши за девушками. Шекспир так не писал – таким видит мир Роббинс.
Излюбленный режим третьих – «макро», как будто мир находится в сантиметре от их носа. Реймонд Чандлер, чьи романы о частном сыщике Филипе Марлоу «Прощай, моя красавица» и «Долгое прощание» стали классикой американского «крутого детектива», одержим рассмотрением мельчайших деталей. Он приближает их так близко и «снимает» так часто, что буквально внедряет читателя в голову героев своих книг. Разобраться в сюжете его романов по большей части невозможно: он верил, что единственный способ держать читателя в неведении относительно того, кто убийца, – не знать этого самому. Но описание деталей поражает точностью и скрупулезностью. Вот начало его первой, несокращенной, версии романа «Вечный сон»:
