Кстати, – о разговорах. Вот я еще кому собирался позвонить! Причем надо это сделать прямо сейчас – потом опять закручусь и забуду.
– Да, – рыкнул в трубку знакомый голос. – Не ждал.
– Почему? – даже как-то обиделся я. – Не чужие же люди?
– Это пока я над вами начальником значился, мы не чужими были, – пояснил Мамонт. – А как меня… Точнее – как я ушел, так сразу и все. Не поверишь – ты первый, кто позвонил из редакции. Хотя я ничего другого и не ожидал.
– В том смысле что только я и позвоню?
– В том смысле, что вообще никто из вас не позвонит никогда, – мрачно ответил Мамонт. – Люди – сволочи по природе своей, а наш брат журналист – он больше чем человек. То есть – сволочь среди сволочей.
– Эк вас растопырило, – уважительно произнес я. – Формулировки выдаете, как пули льете – минималистичные, но увесистые.
– Ты как, из моего кабинета звонишь? – в голосе Мамонта я услышал не слишком скрываемую насмешку. – Или не въехал еще, решил ремонтик сначала устроить?
– Зачем? – даже не подумал обижаться я. – У меня свой есть, хоть и поменьше, но поуютнее. Отказался я от вашего кабинета, в чью-то пользу. Причем даже не знаю в чью, не интересовался. По-моему, так никого и не назначили до сих пор, потому живет «Вестник» как Россия в начале семнадцатого века – смутно, и всякая ерунда происходит время от времени.
– Не все ты мозги пропил, – до боли знакомо проворчал Мамонт, и мне стало немного грустно и одновременно щемяще-приятно. Я вспомнил те славные времена, когда слыхом не слыхивал ни о «Радеоне», ни о «Файролле», и спокойно жил от зарплаты до зарплаты. Причем не просто спокойно. Хорошо жил, безобидно, безопасно и весело.
Ностальгия – бич русского человека, мы предпочитаем жить воспоминаниями о том, как было хорошо тогда, чем предвкушением того, как будет славно потом. Нам прошлое милее настоящего и будущего, потому что в прошлом уже было хорошо, а в будущем… Не факт, не факт. Слишком все зыбко, слишком нестабильно, слишком непредсказуемо. Опять же – в восемнадцать лет мы были крепки, неутомимы и хоть сколько-то привлекательны, а к сорока расплылись, волос стало меньше, хворей, наоборот, больше, а молоденькие девушки все чаще вызывают воспоминания, а не охотничий азарт.
Впрочем, последнее спорно – после сорокалетнего рубежа они снова становятся объектом если не охоты, то хотя бы рассказов в кругу друзей за кружкой пива. Все знают, что это враки, но кивают с понимающим видом. Себе дороже выходит разоблачать приятеля, сегодня ты его на смех поднимешь, завтра он тебя. Завтра же твоя очередь байки травить?
На самом деле, ностальгия очень опасная вещь. Если слишком часто погружаться мыслями в прошлое, запросто можно остаться там навсегда, лишившись будущего. И очень важно помнить о том, что есть такая штука, как избирательность памяти.
Если бы не она, то воспоминания о прошлом были бы изощренной пыткой, а не причиной негромко-сладостных вздохов за рюмкой коньяку. Если бы одновременно с образом русоволосой красавицы, с которой все так славно сложилось зимой, на втором курсе, у тебя в памяти одновременно воскресли воспоминания обо всем, что сопутствовало этому недолгому, но красивому роману, и прочих событиях твоей жизни в то время, то голова бы взорвалась.
Два неприятнейших «хвоста» у очень сволочных преподш, с полностью неясной перспективой пересдачи и предельно ясными последствиями в виде службы в армии.
Крайне неустойчивое финансовое положение. Вот никакой стабильности. И еще – где вы, работодатели, которые понимают то, что студентам платить надо много, а трудить их не слишком сильно?
Непонимание со стороны родителей. Как будто они молодыми не были.
Жутко устаревшее «железо» на компьютере, без малейшей возможности его проапгрейдить. Причина указана чуть выше. Даже две причины.
А самое жуткое – эта фраза той самой русоволосой красавицы: «У меня задержка на неделю». Блин, блин, блин!
И ведь это только начало. Копни поглубже – там такое обнаружится!
Но на счастье людское память избирательна, и все скверное, тревожное, плохое из нее уходит, оставляя место только для приятных воспоминаний, причем частенько даже не слишком-то и аутентичных тому, что происходило на самом деле. Мы даже в памяти самим себе умудряемся иногда приврать, выдавая желаемое за действительное.
Мы же люди. Всего лишь люди.
– Ты чего умолк? – немного раздраженно спросил у меня Мамонт. – Але, ты тут?
– Тут-тут, – подтвердил я. – Куда я денусь?
– Вот это ты точно подметил, – Мамонт чихнул. – Впрочем – ты везучий, я это с самого начала приметил. Ты, главное, не зарывайся и в нужный момент под дурака коси. С убогих спроса нет. Это я тебе сейчас совершенно серьезно советую.
– Да я понял.
– Впрочем, тебе и косить-то не надо, – добавил Мамонт. – Просто будь самим собой.
Вот какой он все-таки душевный человек. Умеет поднять самооценку у собеседника.
Мне его не хватает.
– У вас-то как? – решил я перевести разговор в другую плоскость.
– Да как? – Мамонт покхекал, изображая смех. – Тихо, спокойно, скучно. Столовая неплохая. Сотрудников есть пять душ, из которых я до сих пор увидел только трех. Вот как-то так.
– По-семейному, – одобрил я. – Есть в этом некая исконность нашей профессии. Все великие издания начинали с трех-четырех подвижников, которые в результате создавали медиа-империи.
– Ну да, что-то в этом роде я и пытаюсь сделать, – Мамонт снова чихнул. – Ладно, пойду я обедать. Ты там смотри, Никифоров… Нос по ветру держи и слова мои не забудь.
– Держу, – пообещал я ему. – Не забуду.
В этот момент в кабинет вошла Вика, держа в руках заметки для завтрашнего номера.
– Макет пора делать, – она с подозрением посмотрела на телефон, который я держал в руках. – Ты с кем там? Чего ты не забудешь?
– Мать родную, – немедленно ответил я. – И отца тоже. Причем не только я, но и ты. Вик, присядь, надо поговорить.
– Мне тревожно, – девушка нахмурилась. – Не люблю я этот твой тон, после него ты всегда какие-нибудь гадости говоришь.
– Никаких гадостей, клянусь здоровьем… мнэ-э-э…. Петровича.
– Нашел чьим здоровьем клясться, – хмыкнула Вика. – Он столько всякой химической дряни ест, что его в качестве экспоната можно в музее Первого медицинского выставлять. Лапшу эту быстрорастворимую, замороженные гамбургеры. Вчера вот чебупели ел. Сырые!!!
– Чебу… что? – я подумал, что ослышался.
– Чебупели, – повторила Вика. – Помесь чебуреков и пельменей.
– Чего только на свете нет, – изумился я. – Надо будет попробовать.
– Я тебе попробую, – она погрозила мне пальцем. – Дома полный холодильник нормальной еды. И вообще – тебе бы месяцок на диете посидеть. Овощи, каши, галеты зерновые.
