Автор сердечно благодарит
филолога и этнографа
Елену Всеволодовну Перехвальскую
фантаста
Павла Вячеславовича Молитвина
врача
Павла Львовича Калмыкова
сэнсэя
Владимира Тагировича Тагирова
бывалого человека
«Медведя»
и
инженера по компьютерам
Хокана Норелиуса
Без их деятельной помощи эта книга ни за что не получилась
бы такой, какова она есть!
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землёй небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул —
До чужой лишь потом докатился черёд.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И ещё не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме светил огонёк,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке…
Я бы спрятал клыки и улёгся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берёг —
Просто так, за любовь! – улыбнувшихся мне…
…Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.
1. Замок Людоеда
Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым
призрачным серебром. Человек по имени Волкодав шагал через лес – с холма на
холм, без троп и дорог, широким шагом, размеренным и неутомимым. Он не
прятался. Не хоронился за деревьями, не избегал освещённых прогалин, не
пригибал головы, хотя босые ноги по давней привычке несли его вперёд совершенно
бесшумно. Связанные тесёмками сапоги висели у него на плече. На другом плече,
держась коготками, сидел пушистый большеухий чёрный зверёк. Когда Волкодав
перепрыгивал через валежины или нырял под нависшую ветку, зверёк, чтобы
сохранить равновесие, разворачивал крылья. Тогда делалось видно, что это
летучая мышь и что одно крыло у неё разорвано почти пополам.
Волкодав помнил эти места наизусть, как свою собственную
ладонь. Он знал, что доберётся до цели прежде, чем минует полночь. Копьё
покачивалось в его руке, блестя в лунном луче. Короткое копьё с прочным древком
и широким, остро отточенным наконечником, снабжённым перекладиной, – на
крупного зверя.
Останавливался он всего дважды. В первый раз – возле большой
засохшей осины, что стояла у скрещения давно заброшенных лесных троп. Вытащив
нож, Волкодав проколол себе палец и начертал на обнажённом, лишённом коры
стволе священный Знак Огня – колесо с тремя спицами, загнутыми посолонь. Кровь
казалась чёрной в холодном, мертвенном свете. Волкодав прижался к дереву обеими
ладонями и лбом и постоял так некоторое время. Губы его беззвучно шевелились,
перечисляя какие-то имена. Потом он снял заплечный мешок, положил копьё и
ссадил Нелетучего Мыша на гладкое древко, осторожно отцепив от своей рубахи его
коготки. Зверёк, однако, расставаться с ним не пожелал: подпрыгнув, привычно
вскарабкался по одежде на прежнее место и устроился на плече Волкодава, крепко
ухватившись зубами за толстую льняную ткань – на тот случай, если человек вновь
попробует его отодрать. Волкодав покосился на него и молча полез вверх.
Достигнув первой ветки, он повис на руках, потом стал
раскачиваться. Скоро ветка затрещала и обломилась под его тяжестью. Волкодав со
звериной ловкостью приземлился в мягкую лесную траву. Упёрся коленом и
переломил ветку на несколько частей. Ему не было дела до посторонних ушей,
способных услышать хруст. Вновь вытащив из ножен тяжёлый боевой нож, Волкодав
принялся расщеплять обломки. Вышел изрядный пучок лучины. Каждую щепку Волкодав
смочил кровью из пальца, потом убрал их в кошель на поясе. Поднялся, поклонился
дереву и зашагал дальше.
Второй раз он остановился, когда с высокого, крутого холма
перед ним открылась деревня. Взгляд Волкодава мгновенно отыскал один из домов
под низко нахлобученной земляной крышей – и больше не покидал его. Посередине
крыши, возле охлупня, светилось отверстие дымогона. Когда-то, очень давно, в
этом доме жил мальчик из рода Серого Пса. Жил от самого рождения и до
двенадцати лет. На двенадцатую весну мужи рода должны были отвести его в
мужской дом для испытаний, назвать мужчиной и, сотворив обряды, наречь новым
именем. Не младенческим домашним прозванием, а настоящим именем, которое ни в
коем случае нельзя открывать чужаку. Это имя будут знать только самые близкие люди.
Да ещё жена, когда ему придёт время жениться. А прежде чем уводить его лесными
тропами, собирались устроить пир, на котором должно было хватить места всем: и
родне, и соседям, а может, даже и чужеземцам – сегванам кунса Винитария,
поселившимся за поворотом реки…
Но именем мальчика так и не нарекли. Потому что в самый
канун праздника наёмные воины кунса Винитария пристегнули мечи к поясам и
напали на спящую деревню ночью, по-воровски. Как говорили, задуман был этот
набег не ради пленников или наживы – ради захвата обжитых земель и устрашения
окрестных племён. Явившись гостем, Винитарий устраивался в этих местах надолго…
Мальчик, сражавшийся как мужчина, остался в живых по дурной
прихоти победителей. На него спустили собак, но злющие кобели, сколько их ни
натравливали, рвать его так и не стали: подбегали, сердобольно обнюхивали и
отходили прочь… Потом было хуже. Восемь неудачных побегов, четыре рабских
торга, досыта унижений. И наконец строптивый щенок Серого Пса угодил в
Самоцветные горы, в страшный подземный рудник…
В доме раскрылась дверь. Острые глаза Волкодава различили
девичий силуэт, мелькнувший на фоне освещённого прямоугольника. Притворив
дверь, девушка пошла по тропинке к берегу реки – туда, где, несмотря на поздний
час, вился дым над крышей кузницы и раздавался мерный стук молотка. Волкодав
мог бы поклясться: девка несла ужин кузнецу, припозднившемуся с работой.
