Седовласая женщина зорко глянула на неё:
– Так же, как доселе держала. Зови своих Богов. Гони
смерть… – И добавила нечто уже вовсе загадочное: – Если он вернётся,
так только ради тебя.
Оленюшка не очень это поняла, но спрашивать не посмела.
Вдвоём они возились над псом весь остаток вечера. Девочка таскала из ручья воду
в ведёрке, сделанном из гладкой коры неведомого ей дерева. Обламывала сухие
ветки, устраивая костёр. Толкла что-то в беленькой ступке. И всё время
молилась. Великой Матери, Вечно Сущей Вовне, потом Старому Оленю, пращуру её
рода, и, конечно, Богу Грозы, чей орёл завёл её в этот лес. Иногда она думала о
том, какой переполох был теперь, наверное, у неё дома. Но про это думалось
как-то глухо, издалека. Кончилось тем, что умаявшаяся Оленюшка так и заснула,
прильнув к косматому боку зверя и слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит
измученное сердце.
Она проснулась, как от толчка, посреди ночи в самый глухой
час, открыла глаза и увидела, что возле костра появилась ещё одна гостья. И
такова была эта гостья, что девочка плотнее обняла неподвижного пса, словно её
жалкое усилие вправду могло его защитить. На границе светлого круга стояла
худая рослая женщина. В длинной, до пят, белой рубахе и тёмно-красной понёве с
прошвой, расшитой белым по белому. Распущенные пряди седых волос достигали
колен. Лицо же… Страшная гостья не была ни старой, ни молодой. Время попросту
не имело к ней отношения.
– Он допел Песнь, – сказала она, и голос шёл
ниоткуда. – Он мой.
Старушка, которой девочка помогала весь вечер, подбросила в
костёр хвороста и спокойно ответила:
– Не первый раз мы с тобой встречаемся, и бывало так,
что я тебе уступала. Но его ты не получишь.
Огонь, ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая
женщина отступила на шаг. Но и только. Она сказала:
– Он принадлежит мне. Погаснет твой костёр, жрица, и я
его заберу.
Жрица ответила почти весело:
– А вот и не заберёшь!
Девочка услышала, как сердито вздохнула хлебная закваска в
горшочке, и ей показалось, будто пришелица испугалась этого звука. На всякий
случай Оленюшка подтянула корзинку с горшочком поближе к себе, потом села и
взяла её на колени.
– Это кто ещё здесь? – словно впервые заметив её,
свела брови незваная гостья.
Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за
шерсть на пёсьем загривке. Зверь силился зарычать, но не мог. Жрица ответила:
– Это та, кого ты тем более не получишь.
В голосе, раздававшемся ниоткуда, прозвучала насмешка:
– Рано или поздно я получу всех.
– Есть чем гордиться! – фыркнула жрица. – Вся
твоя власть – на мгновение! А потом опять Жизнь!
Пламя костра начало опадать, и она подбросила в него ещё
хвороста. Девочка с ужасом увидела, что в запасе осталась всего одна ветка. Что
потом?.. Хоть в лес беги, ищи впотьмах сушняка!.. Пересиливая страх, девочка
готова была вскочить и бежать, когда к костру с разных сторон начали выходить
люди.
Странные люди. Мужчины и женщины…
Очень разные внешне, они были похожи в одном: ночная тьма
словно бы не касалась их, расступаясь перед едва уловимым сиянием, исходившим
от их тел и одежды. Казалось, посреди глухой ночи их освещало незримое солнце.
Люди несли с собой поленья для костра. Друг за другом подходили они к жрице и
складывали принесённое у её ног. Куча хвороста принялась быстро расти.
Самыми первыми, держась за руки, появились мужчина и
женщина. Красивые, совсем молодые. Они показались Оленюшке очень похожими на
человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они
подошли к псу и жалеючи склонились над ним, словно стараясь поделиться сиянием
своего солнца. А потом оба посмотрели в глаза девочке, и ей, озябшей, стало
тепло. И ушли – но не во тьму.
Оленюшка увидела хрупкого молодого арранта с весёлыми
мечтательными глазами. Казалось, этот юноша в любой миг был готов воздеть к
небесам руку и разразиться вдохновенной поэмой. Другие люди были суровы и
бородаты, с тяжёлой походкой каторжников. Ещё девочка увидела чету вельхов: дед
и бабка вдвоём тащили целое брёвнышко, и старик всё улыбался, радуясь, что
вновь обрёл две руки. Прежде чем уйти, дед с бабкой присмотрелись к Оленюшке и
одобрительно кивнули друг другу. Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился
аромат свежих яблок.
Костёр бушевал. Жаркие языки взвивались с весёлым и яростным
рёвом, раздвигая ночной мрак, вынуждая недобрую гостью отступать всё дальше
прочь.
Так продолжалось до самого рассвета, и хворост у ног жрицы
не оскудевал. Когда же небо на востоке уверенно зарумянилось, старушка
обернулась к девочке и сказала:
– Спи, дитятко. Всё хорошо.
Почему-то Оленюшка сразу поверила ей. Она потрогала пёсий
нос: тот был по-прежнему сухой и горячий, но всё же вроде не так. Девочка
тихонько поцеловала пса в страшную морду, свернулась рядом и тотчас заснула.
Ей казалось, она закрыла глаза всего на мгновение. Но когда
она проснулась, солнце уже поднялось над лесными вершинами. А на поляне не было
видно ни души. Ни жрицы, ни пса. И никаких следов ночного костра. Только
корзинка по-прежнему стояла на своём месте. Девочка села, встревоженно
озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твёрдое, успевшее
впечататься в руку. Она раскрыла ладонь. Это была маленькая серебряная лунница
на тонком, но очень прочном волосяном шнурке.
Девочка поднялась на ноги и заметила совсем рядом с собой
начало тропинки, уводившей куда-то сквозь густые кусты. На тропинке лежало
бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и пошла
вперёд. Она всё искала глазами следы пса и сама не заметила, как вышла к
знакомой берёзе. На вершине опять сидел и невозмутимо чистил клюв большущий
орёл. Она могла бы поклясться – тот самый. Завидев Оленюшку, беркут выпрямился,
бесстрастно разглядывая человеческое дитя.
Девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему:
– Что ж ты, батюшка орёл…
Могучая птица промолчала. Девочка шмыгнула носом, захотела
смахнуть подступившие слёзы и…
Вокруг стояли берёзы. Берёзы, родные ей до последней
отметинки на белых стволах. А за ними видать было луг и за лугом – дом. И
девочка со всех ног припустила в ту сторону, даже не помня о родительском
гневе, что должен был неминуемо постигнуть её. Гнев родительский – правый, его
ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли
зелёные стебли…
К её удивлению, мать встретила дочку так, словно та
вернулась точнёхонько в срок. И хлебная закваска в горшочке не засохла, была
живая, дышала силой. Тогда девочка посмотрела на резную календарную доску, что
висела под изваяниями в Божьем углу, и увидела, что зарубок на ней не
прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила. Словно вовсе не
было ночи, проведённой в чужом чёрном лесу.
