Волкодав посмотрел, как летели редкие снежинки, падавшие на
брёвна. Нет, не то. Ветер дул совсем с другой стороны.
Венн вытянул нож из ножен, перехватил его для броска и стал
ждать. Надо было, наверное, вскочить и попытаться взять убийцу живьём, но этого
он себе сейчас позволить не мог. Едва затянувшиеся раны через два шага уложили
бы его наповал. А закричишь, поднимешь тревогу – и поди попробуй потом
что-нибудь докажи. Поклонники Смерти как раз и славились тем, что никто не мог
заподозрить в них убийц, пока не поймал с поличным. Значит, оставалось только
ждать. И молиться, чтобы не было слишком поздно.
Время тянулось медленно. Человек то придвигался к палатке
ещё на вершок, то надолго замирал в неподвижности. Он тоже умел ждать. Волкодав
не спускал с него глаз. Когда неизвестный оказался в полуаршине от угла
палатки, из-под мехового одеяла появились руки и осторожно потянулись вперёд.
Венн, которого убийца в этот момент видеть не мог, резко приподнялся и сел, и в
морозном воздухе свистнул брошенный нож. Волкодав до последнего страшился
расправиться с неповинным. Тяжёлый нож, способный расколоть череп, всего лишь
пригвоздил к брёвнам одну из тянувшихся рук. И только услышав глухой звук
втыкающегося лезвия, Волкодав закричал. Закричал во всё горло, зовя караульных.
Он заранее знал, во что обойдётся ему резкое движение и этот крик. И точно. Под
рёбра словно разом воткнулось несколько стрел, в глазах расплылась чернота. Но
дело было сделано. Обнаруженный убийца уже вполовину не так страшен. А захочет
оправдаться, пусть-ка объяснит, что он затевал посреди ночи возле палатки
Дунгорма. Ведь не силой, в конце концов, Волкодав его туда затащил.
Испуганный Серко взвился на ноги. Волкодав потерял опору и
тяжело повалился навзничь, сокрушённый приступом кашля.
Он смутно слышал шум всеобщего переполоха, топот, крики и
ржание лошадей, а потом всплеск, словно в воду свалилось что-то тяжёлое. Позже,
когда он отдышался, ему рассказали: подраненный им человек выдернул нож из
брёвен и собственного тела и, не медля ни мгновения, перебежал на край плота,
туда, где ближе был берег. Бросился в тёмную ночную воду и поплыл. Воины
стреляли ему вслед, и кое-кто божился, будто слышал, как стрела втыкается в
плоть. Но никто не мог с уверенностью сказать, что сталось с убийцей. Действительно
ли его отыскали в темноте случайные стрелы, или отняла силы ледяная вода, или
всё-таки встретил спасительный берег – осталось неизвестным.
Ещё некоторое время после этого Мыш с пронзительными воплями
гонял по плоту небольшого зверька, гибкого и зубастого, уже одевшегося в белую
зимнюю шубку. Ласка то пряталась, забиваясь в щели и под настил, то взвивалась
пружиной, пытаясь достать крылатого недруга. Мыш не отваживался схватиться со
свирепой маленькой хищницей, способной, как известно, забраться в ухо лосю и
закусать его насмерть. Он просто неотступно висел у ласки над головой и истошно
орал. Пока наконец та гибким прыжком не вскочила на крайнее бревно плота и не
уплыла вслед за хозяином, по-змеиному извиваясь в чёрной воде, шершавой от
падающего снега…
Люди на плоту ходили как потерянные. Особенно Дунгорм:
ночной душегуб, как выяснилось, таился среди его велиморцев. Утром они
недосчитались одного воина, далеко не новичка в отряде. Все его знали, все
радовались весёлым побасенкам, которые он был великий мастер рассказывать. Все
знали и его любимицу ласку. Кое-кто даже начал коситься на Волкодава. Но потом
стали вспоминать пропавшего и вспомнили, что близкой дружбы, как бывает у
воинов, с ним никто не водил. Никто не был с ним в бане: он всегда мылся один,
объясняя это обычаем своего народа. А у ласки было страшноватое обыкновение
ночью бегать по телам спящих, щекотать мордочкой шеи…
– Кому теперь доверять?.. – спрашивал Дунгорм, и
голос его дрожал. Двуличие воина, которого он не первый год знал, потрясло
благородного нарлака больше угрозы гибели. Даже больше, чем страшное испытание
у Препоны, когда его собирались разорвать лошадьми.
Посовещавшись, велиморцы удалились в конец плота. Там они
стали по очереди раздеваться догола. Товарищи осматривали скинувшего одежду от
макушки до пят, разыскивая на теле тайный Знак Огня, вывернутый наизнанку. Ни у
кого ничего не нашли.
Волкодав некоторое время хмуро бродил по плоту, потом
подошёл к воительнице Эртан и попросил её:
– Ударь меня, пожалуйста, в живот кулаком. Только
медленно.
И встал перед ней, для чего-то закрыв глаза. Эртан пожала
плечами, кашлянула, и её кулак плавно устремился вверх и вперёд. Кулаки у
вельхинки были, понятно, вдвое меньше мужских. Но, как утверждали успевшие их
отведать, из-за своей малости они только били вдвое злей и больней. Волкодав,
не открывая глаз, повернулся на носках, пропуская руку девушки мимо себя. Левая
ладонь догнала сжатый кулак Эртан и обхватила его. Волкодав отшагнул в сторону
и повернул пойманное запястье к себе.
– Ах ты!.. – восхитилась предводительница,
изворачиваясь и падая на колено. – Это опять твоё… как там называл?
– Кан-киро, – напомнил Волкодав. – Да правит
миром любовь.
– Такой любви… хм! – проворчала Эртан.
Она казалась венну самим воплощением женственности. Такими
его народ видел своих Богинь. Женская мощь и женская нежность. Грозная удаль и
влекущая красота.
– Не торопился бы ты, – посоветовала Эртан. –
Поправься сперва.
Волкодав ответил:
– Станет он ждать, пока я поправлюсь.
– Он, это кто? – спросила воительница.
Волкодав прямо посмотрел ей в глаза и сказал:
– Лучезар. Кому ещё.
– Ты думаешь, он тебя?..
– Может, и нет, – вздохнул венн. – Но надо же
знать, на что я нынче гожусь.
Эртан нахмурилась. Волкодав знал: она была не болтлива. Она
только спросила:
– А глаза жмурил зачем?
Венн пожал плечами, вернее, одним левым плечом, потому что
правым шевелить было больно.
– Это так, – сказал он. – Просто на случай,
если вдруг ослепну, как Декша. Меня с моей разбойничьей рожей в тестомесы вряд
ли возьмут.
В ту ночь, в глухой час, мимо плотов пронеслись развалины
Людоедова замка. Ещё через несколько суток снег по берегам стал пропадать, а в
воздухе повеяло морем. И вот на рассвете по левую руку ненадолго открылась
знакомая заводь, а за нею, над бережком, – поляна посреди соснового леса.
Здесь невозвратным солнечным летом кнесинка училась себя защищать. Нынче день
занимался мглистый и пасмурный, и прошло ещё немалое время, прежде чем впереди
замаячили деревянные башни стольного Галирада.
Кнес Глузд Несмеянович, сопровождаемый боярами и народом,
сам вышел встречать бесславно вернувшееся посольство. Светынь возле устья
разливалась чуть не на полторы версты и текла неспешно, величественно. Волкодав
видел, как приблизился и встал возле берега передний плот, и кнес обнял
соступившего с него Лучезара, как отец обнимает любимого сына после долгой
разлуки. Подозрительному венну это показалось несколько странным. Винитар сам
говорил, что отправил с голубем послание кнесу. Сам Волкодав, конечно, того письма
не читал, но догадывался, что молодой кунс в нём Лучезара излишне не восхвалял.
Надобно думать, решил венн, Левый тоже вёз с собой голубей и тоже написал
письмо кнесу. И тот предпочёл поверить родственнику. И вообще, долетел ли
голубь Винитара? Лучезар ведь, кажется, и ловчего сокола с собой не забыл?..
