– Сейчас, вамо, – сказал Волкодав.
Питьё отвлекает, заставляет человека думать ещё о чём-то,
кроме своих страданий, и тем помогает если не успокоиться, то хоть немного собраться
с мыслями. Служанка вернулась из погреба и поставила перед Волкодавом
запотевшую кружку. Волкодав пододвинул её женщине:
– Пей.
Старуха безучастно взяла кружку и поднесла к губам.
– …и вот тогда-то она и спустила на нас своих
веннов, – достиг ушей Волкодава громкий и слегка хмельной молодой голос,
донёсшийся из глубины корчмы, оттуда, куда уже не доходил дневной свет из
двери, лишь жёлтое мерцание масляных светильничков на длинных полицах по
стенам. Голос был знакомый, и Волкодав сразу насторожился. Другое дело, он
ничем этого не выдал и не стал оборачиваться.
– Сущие зипунники, – продолжал говоривший. –
Пять или шесть рыл, каждый – трёх аршин ростом и в плечах полтора. Чтоб мне,
если вру!.. И где только таких набрала!.. Ну, то есть мы их сперва разбросали,
да потом сразу два облома меня за руки взяли, а третий прямо в глаз ка-ак…
Это был один из возчиков. Тот, которому Волкодав вернул
отобранный нож. Не очень понятно, зачем вообще ему понадобилось хвастаться
бесславно оконченной дракой. Тем более, если он спьяну принял одного противника
за пятерых. Но вот то, что двое ВЕННОВ якобы держали его за руки, а третий
калечил беспомощного кулаком…
Парень между тем вовсе отпустил вожжи.
– Тогда они у меня добрый нож и отняли, – поведал
он слушавшим. – Мужики они, ясно, здоровущие, только я им всё одно нос
натянул. Сила силой, а и умишко надо иметь. Прихожу я, значит, на другой день,
отыскиваю вожака ихнего… Сказать вам, что он там делал? Плевки наши на полу
подтирал…
Дружный хохот сопроводил эти слова.
– Так вот, подхожу я этакой скромницей и ну ему свинью
за бобра продавать: нож, мол, батюшкин, от родителя перешёл. Смилосердствуйся,
стало быть, не дай от срама погибнуть. Он, простота, тут же сопли распустил и
его мне из своей конуры бегом назад вынес. Хоть бы посмотрел, ума
палата, – нож-то новёхонький…
На сей раз хохот вышел пожиже. Не все в Галираде успели
забыть, как надо стыдиться родителей, не всем выходка возчика показалась
смешной. Другое дело – лишний раз зацепить веннов, это да!
От Волкодава не укрылось, как опасливо покосился на него
подмастерье. Волкодав кивнул ему на старуху:
– Присмотри, чтобы никто не обидел.
А сам поднялся на ноги и неторопливо пошёл в сторону стойки.
Возчика он разглядел почти сразу. Тот сидел к нему спиной, и
стол перед ним был сплошь заставлен пустыми кружками. Рядом лакомились пивом
несколько местных парней. Кто-то отпустил очередную шуточку «…и вот приходит
венн в город», все засмеялись. Волкодав продолжал идти, и наконец молодой
возчик заметил, что сидящие напротив него по одному перестают его слушать и
сами замолкают, глядя куда-то поверх его головы. Он раздражённо оглянулся…
На него сверху вниз смотрел тот венн с постоялого двора
Любочады. Смотрел, не мигая. И молчал. И был примерно таким, как он сам только
что расписывал. Саженного росту парень, сплетённый из железных узловатых
ремней. А над плечом у него тускло посвечивала тяжёлая крестовина меча. Венн
терпеливо ждал, пока не станет совсем тихо. И за этим столом, и за соседними.
Потом он заговорил. Не очень громко, но слышно.
– Если ты считаешь себя мужчиной, вставай и держи ответ
за свои слова, – сказал Волкодав. – А не встанешь, значит, ты просто
мешок с дерьмом. И ничего больше.
Опять стало тихо. Уже вся корчма смотрела на них.
– Эй, полегче там, венн… – проворчал кто-то за спиной
Волкодава. Волкодав не стал оборачиваться и отвечать. Он стоял очень спокойно и
неподвижно, опустив руки. И ждал. И смотрел на обидчика, не отводя глаз.
Тот, конечно, успел опрокинуть в себя порядочное количество
кружек, но был далеко не так пьян, как в день драки. Умирать ему не захотелось.
Он опустил голову и сгорбился на скамье, пряча глаза.
Видя, что вставать он вовсе не собирается, Волкодав резко
нагнулся и быстрым движением, за которым мало кто успел уследить, выдернул нож
из ножен на поясе возчика. Тот самый нож. Взяв тремя пальцами крепкое лезвие,
Волкодав сломал его, как лучинку. Бросил на пол обломки и пошёл молча, не
оглядываясь, к столику у двери. Туда, где оставил старуху. Он знал, что успеет
услышать, если возчик всё-таки вздумает выкинуть глупость. Или не возчик, а
кто-нибудь другой. Но ничего не случилось. К тому времени, когда он вернулся за
стол, корчма гудела совершенно по-прежнему.
Каково бы ни было горе, нельзя рыдать без конца. Что-то
переполняется в душе, и раздирающее отчаяние сменяется тупым безразличием. Вот
и старая вельхинка, согнувшись над опорожненной кружкой, вытирала красные от
слёз глаза, но больше не плакала.
Подмастерье, видевший, как Волкодав ходил к стойке, встретил
его со всем почтением и даже указал ему на старуху: мол, присмотрел. А когда
через некоторое время шумной ватагой ввалились его друзья и начали сетовать,
что места на скамье маловато, – замахал на них руками:
– Ничего, потеснитесь…
– Рассказывай, бабушка, если хочешь, – сказал
Волкодав.
…Её звали Киренн. Сорок зим назад, юной девушкой, взошла она
со своим любимым на честное брачное ложе. Свадьбу, которой следовало бы
состояться осенью, против всякого обыкновения справили в конце весны, потому
что соседи-саккаремцы грозили войной и мужчины племени, дети Серебряного
Облака, отправлялись сражаться. Пусть юноша-жених, рассудили старейшины,
обретёт любимую и хотя бы продолжит себя потомством, если ему суждено будет
пасть. И он ушёл, её Над кланд Аркатнейл, стройный, как молодой тополь,
сильный, как сто быков, и румяный, как утренняя заря. Ушёл, чтобы не вернуться…
Судьба была немилостива к юной жене. Боги не послали ей
наследника, а другой раз замуж она не пошла, ибо воины рассказали ей, что её
Нада не было среди павших. Однажды Киренн ушла из дому и тоже не возвратилась.
Она отправилась в Саккарем, надеясь разыскать там мужа. И, конечно, не
разыскала, только сама угодила в рабство. Долго носило её, точно маленькую
щепку в быстрой реке, и наконец прибило к берегу: девять зим назад здесь, в
Галираде, добросердечные земляки-вельхи выкупили Киренн из неволи. Благо
великой цены за неё, постаревшую и беззубую, уже не заламывали. Так она и
осталась здесь жить – прислужницей у одной доброй вдовы…
И вот сегодня, когда Киренн отправилась на рынок за зеленью
для хозяйкиного стола, ей случилось пройти мимо аррантского корабля,
грузившегося перед близким отплытием. И вот там-то… у мостков, по которым
вкатывали наверх бочки со знаменитой галирадской селёдкой… стоял… с писалом в
руке и вощёной дощечкой на груди, на плетёном шнурке… с рабским ошейником на
шее…
– Он всё такой же, мой Над… – Скоблёную Божью
Ладонь снова оросили прозрачные капли слёз. – Всё такой же красивый…
только седой совсем…
