Время шло. Торговые гости сменяли друг друга и удалялись,
гордо неся заветные бирки. Кнесинка Елень для каждого находила доброе слово, и
Волкодав отметил, что она со многими, не с одним Шанакой, беседовала на их родных
языках. Понятно, это льстило купцам. И побуждало их приехать ещё да других с
собой приманить.
Яркое утреннее солнце светило Волкодаву в правый глаз. От
долгого стояния на одном месте начали тяжелеть ноги. Он стал чуть-чуть
покачиваться с пятки на носок, разгоняя кровь. Он видел, что кнесинка была
довольна богатыми подношениями. Подарки отнесут в крепость, одни – в
сокровищницу, другие – на кухню, а потом используют как надлежит. На житьё и
награды храброй дружине, на починку кромовых стен, на оружие и доспех для
раздачи городским ратникам, случись вдруг воевать…
Близился полдень. Волкодав в который раз позавидовал зевакам
из местных, вольным стоять или уйти, и порадовался тому, что череда купцов
иссякала.
Предпоследним вышел поклониться кнесинке молодой уроженец
далёкого Шо-Ситайна, меднолицый, с длинным хвостом светлых, точно пакля, волос
и раскосыми голубыми глазами. Его страна лежала за морем, ещё дальше
Аррантиады, и славилась замечательными табунами, пасшимися в необозримых
степях. Там не строили больших кораблей, и этого шо-ситайнца, одного из первых
в Галираде, привёз сюда отчаянный сольвеннский мореход. Волкодав видел, как
кнесинка пометила что-то на вощёной досочке-цере. Наверное, постановила
наградить предприимчивого корабельщика. Цера у неё была можжевеловая, с
красивым резным узором из переплетённых стеблей на другой стороне. Волкодав
разглядел его, потому что она держала досочку на коленях, челом вниз от солнца.
К цере на шёлковом витом шнуре было подвешено писало – костяное, с навершием в виде
лопаточки для стирания испорченных букв.
Шо-ситайнец, конечно, не знал языка, и ему помогал наёмный
толмач. Благо людей, умеющих объясняться на всевозможных наречиях и желающих
тем заработать, в Галираде было с избытком. Всего седмицу назад, ища работы,
Волкодав и сам с отчаяния подумывал пойти в толмачи, но скоро отступился. Рылом
не вышел, объяснили ему.
Почему-то его взгляд то и дело возвращался к человеку,
переводившему для молодого купца. Это был мужчина, каких в любой толпе из ста
сотня: невысокий, рыжеватый, неопределённого возраста (что угодно от тридцати
до пятидесяти), с какими-то смазанными, незапоминающимися чертами лица. Такой с
одинаковым успехом сойдёт и за сегвана, и за вельха, и за сольвенна. Может
быть, именно поэтому Волкодав, любивший знать, с кем имеет дело, присмотрелся к
нему повнимательнее. Что-то смущало его в этом человеке, но вот что?.. Его
одежда?.. Насмотревшись на весьма пёстро одевавшихся галирадцев, особенно после
встречи с тем стариком на морском берегу, Волкодав вряд ли удивился бы даже
саккаремским штанам при мономатанских сандалиях. Нет, не то. Рыжеватый малый
был одет вполне по-сегвански…
И вот тут до него дошло. Узор на рубашке причислял толмача к
одному, совершенно определённому племени. А синие кисточки на сапогах – к
другому!
Этот человек – не тот, за кого себя выдаёт!
Усталость и неизбежную сонливость как рукой сняло. Волкодав
подобрался, готовясь к немедленным действиям. Больше всего ему хотелось
подхватить кнесинку на руки, закрывая собой. Нет, нельзя…
– …На шеях его колесничных коней пребывает сила, грохот
и страх врагам, – спокойно и складно переводил между тем толмач, и
шо-ситайнец поглядывал на него с благодарностью. Волкодав живо представил себе
хохот и улюлюканье горожан, возмущение кнесинки, и полную неповинность сегвана,
второпях купившего хорошие сапоги и, вот незадача, не успевшего переменить
кисточки. Волкодав ещё раз обшарил его взглядом, но не приметил никакого
оружия.
Почему же в потёмках души продолжало звучать тревожное било,
ни дать ни взять зовущее на пожар?..
– Позволь же, государыня, из рук в руки передать тебе
три сокровища наших благословенных степей, трёх белых, как молоко, скакунов,
никогда не слышавших ни грубого окрика, ни посвиста плети…
Купец отступил чуть в сторону, обернулся и махнул рукой
слугам выводить косящихся, прижимающих уши красавцев – жеребца и двух кобылиц.
Послышался восхищённый ропот: кони оказались действительно превыше всяких
похвал. И, кажется, Волкодав был единственным, кто на них не смотрел. Он
смотрел только на толмача. Тот, как и купец, тоже подался в сторону, только в
противоположную, чего настоящий толмач не сделал бы никогда. А потом, продолжая
улыбаться, вдруг сунул обе руки в рукава, а взгляд стал очень холодным. В эту
долю мгновения Волкодав успел понять, что уже видел его раньше, и догадаться,
почему убийца вырядился именно сегваном. Ради этих вот широких рукавов, не
утеснённых завязками…
Дальше всё происходило одновременно. Кнесинка Елень не
успела испугаться. Её отшвырнуло прочь вместе с креслом – прямо на боярина
Лучезара, – а пригнувшийся Волкодав, как спущенная пружина, с места
прыгнул на толмача, стоявшего в четырёх шагах от него. Уже в полёте его догнал
крик кнесинки. Ему почудилось прикосновение: что-то прошло по его груди и по
левому боку, почти не причинив боли. Значит, он всё-таки не ошибся. Как всегда
в таких случаях, время замедлило для него свой бег, и он увидел, как досада от
испорченного броска сменилась на лице убийцы страхом и осознанием гибели. Потом
искажённое лицо и руки со второй парой ножей, уже изготовленных для метания,
подплыли вплотную. Ножи так и не ударили. Ударил Волкодав. Кулаком. Под
подбородок. И услышал короткий хруст, какой раздаётся, когда переламывают
позвоночник.
Он свалился в пыль рядом с обмякшим телом убийцы, и время
снова потекло, как всегда.
Первой его мыслью было: оградить госпожу. Однако дружина обо
всём уже позаботилась. Кнесинку подхватили, укрыв за необъятными, надёжными
спинами. Волкодав слышал её голос, испуганный, недоумевающий. Поднялся и
Лучезар, которого сшибло тяжёлое кресло. Вот уж кто был вне себя от ярости. Он
указывал пальцем на Волкодава и кричал:
– Вор!..
К счастью для венна, народ посчитал, что боярин указывал на
убитого. Перепуганные кони громко ржали и порывались лягаться. Слуги повисали
на уздечках, с трудом удерживая могучих зверей. Шо-ситайнскому купцу уже
заломили за спину руки, а над толпой, распространяясь, точно волна от упавшего
камня, витал клич: «Бей сегванов!»
– Это не сегван! – тщетно разыскивая взглядом
боярина Крута, во всю мочь закричал Волкодав.
Правый не отозвался, и венн понял, что надо что-то
предпринимать самому. Однажды, очень далеко отсюда, он видел, как изгоняли из
большого города каких-то иноплеменников, иноверцев, на которых свалили пропажу
золототканого покрывала из местного храма. Это было страшно. Волкодав мигом
представил себе, как добрые галирадцы камнями и палками гонят за ворота Фителу,
Авдику, Аптахара, громят и без того бедную мастерскую старого хромого Вароха…
Да как сами станут жить после такого?.. Волкодав поднялся, и тут Боги пришли
ему на выручку: из людской круговерти вынырнул стражник – тот самый белоголовый
крепыш, с которым он когда-то мерился силами за корчемным столом.
