– Ты меня спросил, я ответил.
– Чего боишься?.. – осведомился Крут.
Плишка хмыкнул:
– Боится, кнесинка нас вперёд него жаловать станет.
Канаон заулыбался: мужественное, тёмное от загара лицо,
голубые глаза, белые зубы из-под чёрных усов. Красивый малый, уж что говорить.
Да и Плишка был хорош собой, гораздо хорош. Волкодав сказал:
– Один из них побил другого, а я побил победителя.
– Ну и что? – фыркнул Крут. – Если ты их
побил, они, по-твоему, плохо дерутся? Отроками, небось, только двор не метёшь…
– Может, дерутся они и неплохо, – сказал
Волкодав. – Но к госпоже, покуда жив, я их не подпущу.
– Обижаешь, венн, – покачал головой Плишка. –
Смотри, каяться не пришлось бы.
– А ты молчи, тетеря! – рявкнул вдруг
Правый. – Поговори мне тут!
Канаон вполголоса пробормотал по-сольвеннски нечто, касавшееся
башмаков и пояска бабушки Волкодава. За подобные слова у веннов вызывали на
поединок, и все это знали. Братья Лихие не отрываясь смотрели на наставника.
Волкодав стоял, как глухой.
Лучезар слушал разговор, постепенно белея от бешенства. Рука
его танцевала по рукояти меча, но дальше этого дело покамест не шло. Не ему,
дружинному воину, прилюдно задираться с бывшим рабом…
– Пошли! – коротко бросил он наёмникам. И те
удалились следом за ним, нехорошо оглядываясь на Волкодава. Когда же скрылись,
на него напустился Крут:
– А теперь, парень, сказывай толком! Почто обидел
добрых людей?.. – И свирепо оглянулся на замерших рядом близнецов: –
Брысь!..
Лихобор и Лихослав по привычке дёрнулись с места, но потом
переглянулись – и остались стоять где стояли. Боярин, видя такое непослушание,
начал наливаться гневом и открыл рот прикрикнуть… Волкодав опередил его,
кивнув:
– Ступайте.
Братья исчезли.
– Ну, парень!.. – Крут не знал, сердиться или
смеяться. Поскрёб пятернёй в бороде и продолжал: – Ты с теми двоими словом
не перемолвился, а уж я-то вас, веннов, знаю. Значит, прикидываешь, не доведёт
ли судьба насмерть рубиться!.. Почему?
– Потому, что они лгали, – сказал Волкодав. –
Они давно знают друг друга. А тот бой был подставным. Таким людям у меня веры
нет…
И тем, кто таких людей сестре в телохранители сватает,
добавил он про себя.
– А не на собственный хвост оглядываешься? –
хмыкнул боярин. – С чего взял-то?..
Волкодав усмехнулся:
– Я зверь травленый, воевода, вот и оглядываюсь… Когда
они бились, Плишка угадывал удары, которые нельзя угадать. А потом не заметил
самого простого, которым нарлак его и свалил…
Крут, презирая деревянные мечи, вытащил из ножен свой боевой
и потребовал:
– Покажи!
Волкодав показал. Ему не удалось коснуться боярина, но дело
было не в том.
– Ты ловишь их, как я тогда, – сказал он
Правому. – А Плишка защищался, будто заранее знал.
Боярин опустил меч и спросил:
– Сколько тебе лет?
– Двадцать три.
– А сражаешься сколько?
– Четыре…
– А я – с четырёх, – с мальчишеской досадой заявил
Крут. – В тот год твой отец, не знаю, родился ли! Почему ты сразу увидел
то, что я понял только теперь?
Волкодав сказал:
– Наверное, ты всё с честными воинами дело имел,
воевода. Не как я, с висельниками.
Следующий день выдался тёплым и солнечным. Молодая кнесинка
решила покататься на лошади и велела Волкодаву собираться:
– Поедешь со мной.
Боярин Крут подозвал кого-то из витязей помоложе и начал
распоряжаться, приказывая седлать коней для десятка молодцов, но Елень
Глуздовна остановила его:
– Только телохранитель, больше никого не надо.
– Как так?.. – всплеснул руками старый
храбрец. – А худых людей, неровен час, повстречаешь?..
Кнесинка, взбегавшая на крыльцо одеваться, смерила его
взглядом:
– Тот раз твои десять молодцов меня защитили? Или он
один?..
И скрылась за дверью, и боярин, не имея возможности
оттрепать её, как надлежало бы, за ухо, выплеснул раздражение на Волкодава:
– Ну, венн…
Волкодав посмотрел ему в глаза и ответил:
– Я тоже считаю, воевода, что десяток воинов был бы
надёжней. Но раз госпожа сказала, значит, быть по сему. А наше с тобой дело –
проследить, чтобы никто её не обидел…
Братья Лихие с завистью смотрели в спину Волкодаву,
выезжавшему с кнесинкой за ворота. Они понимали, что им эта честь будет
доверена ещё очень нескоро.
Серко выгибал могучую шею, размеренно бухая подкованными
копытами в деревянную мостовую. Если бы кто ни попадя носился по городу вскачь,
мастера-мостники навряд ли поспевали бы перестилать разбитые горбыли, а
горожане вконец разорились бы, собирая деньги на починку улиц под своими
заборами. Оттого в городе исстари воспрещено было пускать лошадей вскачь всем,
кроме витязей и спешных гонцов. Волкодав видел, как разлетались щепки из-под
копыт, когда Лучезар нёсся со свитой. Кнесинка, уважая прадедовское установление,
ехала шагом.
Добрые галирадцы приветствовали свою государыню, кланялись
ей, отступали с дороги, махали вслед. Перепадало внимания и Волкодаву. Ему
некогда было вежливо кланяться в ответ, как это делала кнесинка. И даже думать
о том, как вот эти люди совсем недавно с ухмылкой оглядывались на него, шедшего
заказывать ножны. Он сидел в седле, точно кот перед мышиной норой, и на плечах
под кожаным чехлом тихонько поскрипывала кольчуга, а у седла висел в налучи
снаряжённый лук. Волкодав озирал уличный люд, держа руки у поясного ремня. Руки
непроизвольно дёрнулись, когда наперерез кнесинке устремился юный сын пекаря.
Плечи парнишки обвивала широкая перевязь лотка, заваленного вкусно пахнувшим
печеньем и пирожками. Кнесинка взяла пирожок и что-то сказала безусому
продавцу, кивнув в сторону телохранителя. Парнишка отступил, пропуская
серебристую кобылицу, и протянул лоток Волкодаву. Венн взял маленькую булочку с
маком и бросил продавцу грошик. Ещё не хватало, угощаться задаром. Мальчик
ловко, на лету, подхватил денежку и поспешил прочь, распираемый законной
гордостью. Не далее как завтра вся улица сбежится покупать сдобу из печи, из
которой сама кнесинка не брезговала отведать!.. Он так и не узнал, что слишком
резвое движение навстречу кнесинке вполне могло стоить ему жизни.
Волкодав отщипнул кусочек булочки и дал Мышу.
В середине лета на Галирад, случалось, опускалась влажная
удушливая жара, но этот день был совсем не таков. Лёгкий ветер гнал по небу
маленькие белые облака. Летучие тени скользили по цветущим лугам, невесомо
перебегали полноводную Светынь и спешили вдаль по вершинам лесов, синевших на
том берегу. Такие дни сами собой западают в память и потом вспоминаются, точно
благословение Богов.
