Заметив телохранителя, Спел прибил ладонью солому рядом с
собой:
– Давай, венн, закуска кончается!
Нежные огурчики в палец длиной, однако, ещё плавали в
мисочке с пахучим рассолом. Рот мгновенно наполнился набежавшей слюной.
Волкодав сел, взял один, поблагодарил и стал есть.
– Хорош, значит, жених? – спросил он, неторопливо
жуя.
– Куда лучше! – отозвался Зычко. – Родом,
правда, сегван, а так вельможа вельможей. Страж Северных Врат!
Все знали, что среди Стражей Врат Велимора случались люди
безродные. Зато скверные или хотя бы средние воины – никогда. Волкодав очень не
любил расспрашивать, но дело касалось кнесинки, и он не сдержался, подтолкнул:
– Небось старый, лысый, беззубый…
– Стал бы государь за такого дитя своё выдавать! –
возмутился чуточку захмелевший Спел, а Волкодав подумал: ещё как выдал бы,
встань тому ценой Галирад. Конюх же запальчиво продолжал: – Стремянный
кнесов сам его видел и нам сказывал. Годами молод, да только дел его, бают, на
семерых стариков хватит и ещё останется. Горлуша, стремянный, божился… стать
молодецкая, волосы чище золота, усы – во, а глаза, куда там халисунским
сапфирам…
Только что жалевший просватанную госпожу, он уже готов был
защищать её жениха, словно Волкодав его каял.
– И рода хорошего, даром что сегван. Сам кунс и сын кунса,
и имя, какое вождю не стыд носить: Винитар!
Никто не заподозрил бы по лицу Волкодава, чтобы это имя для
него кое-что значило. Он кивнул, медленно дожёвывая огурец и ожидая, не скажет
ли Спел ещё чего занятного. Потом неторопливо заметил:
– Я слышал, был когда-то неподалёку отсюда кунс
Винитарий…
– Ну да, так это и есть сын его, – радостно
пояснил Спел. – Батюшка, вишь, на аррантский лад имечко перекроил, а сын
не хочет, да и правильно делает.
…Сын, думал Волкодав. Винитар, сын Винитария. Совсем скоро ему
повезут кнесинку в жёны. Он, Волкодав, всего скорее и повезёт. Сыну Людоеда на
ложе. За что? Её-то за что?..
– Плохо ешь, малый. – Зычко Живлякович протягивал
ему кусок свежего ржаного хлеба, увенчанный изрядным ломтем ветчины с
хреном. – О чём призадумался? Тебя-то кнесинка как пить дать в свиту
возьмёт да там, глядишь, при себе оставит. А не оставит, всё Велимор
посмотришь: диковинная земля, говорят…
Волкодав кивал головой, слушал его и не слышал, с отчаянием
чувствуя, как возникает и разрастается в груди знакомая боль. Полных четыре
седмицы с ним этого не бывало, и он, дурень, уже понадеялся – оставило, вновь
изгнанное умелыми лекарями… Как же. Он попытался противиться, но это было не в
человеческих силах. Кашель хлынул, словно поток из запруды. Хлеб с ветчиной
упал в солому: Волкодав беспомощно скорчился, пытаясь выбросить из себя
охваченные пламенем лёгкие. Мыш, что-то вынюхивавший на стропилах, с жалобным
криком упал ему на плечо…
…Иногда в каменоломни для услады надсмотрщиков привозили
рабынь. Каторжане, давно позабывшие, как выглядят настоящие живые женщины,
подолгу обсуждали каждое такое событие. Один Серый Пёс с мрачным остервенением
крутил свой ворот, громыхая по камням кандалами и отказываясь понимать, почему
не разверзается земля, почему не падает небо, сокрушая под своими обломками
Самоцветные горы…
И вот однажды мимо него прошагал Волк, таща на плече
бьющуюся девчонку. Тут-то Серый Пёс и узнал, что даже цепи, бывает, иногда
рвутся, если налечь от души. Он, конечно, не проломил тогда голову Волку и
девушку не оборонил. Его живо сбили с ног, скрутили и потащили в колодки. И
отстегали – не в первый раз и не в последний – так, что кому похлипче хватило
бы помереть. Но хуже всего было то, что случилось потом. Открыв глаза, Серый
Пёс увидел над собой Волка. И с ним рядом – ту девушку. Весёлую и довольную.
Чему научили её объятия Волка и было ли, чему учить, этого он так и не узнал.
Она улыбалась Волку и, хихикая, заигрывала с кем-то ещё, кого Серый Пёс со
своего места видеть не мог. Потом она взяла у Волка кнут и…
Насколько венну было известно, с этим самым кнутом она редко
расставалась впоследствии. И равных ей по жестокости среди надсмотрщиков было
немного. Ещё поговаривали, будто от Волка (а может, и не от Волка) у неё
родился младенец, которого она спровадила прямиком в рудничный отвал. Она была
красива, очень красива. Потом её видели с кем-то из хозяев, и холопы
почтительно кланялись, величали её госпожой…
Волкодаву показалось, будто внутри что-то до предела
натянулось и лопнуло, и сразу пришло облегчение.
– …молодёжь, – дошёл до сознания ворчливый голос
Зычка Живляковича. – Думают, всё нипочём. Даже, вишь, согреться не хотят
после этакой-то холодины. А сам вон как раскашлялся!
Старый мятельник перевернул бутылочку над чашкой, с надеждой
встряхнул. Из бутылочки вытекла одинокая капля.
– Я ничего, – сипло выговорил Волкодав. Конюх Спел
уже подобрал хлеб и счищал соломинки, прилипшие к сочной мякоти ветчины.
Волкодав взял хлеб и предложил кусочек Мышу, но тот угощаться не пожелал.
Вцепившись коготками в кожаный чехол, зверёк пушистым комком висел у него на
груди и скулил, заглядывая в глаза. Волкодав вполне его понимал. Ему самому
вконец расхотелось есть, но отказываться было поздно. Он только утёр рот
ладонью и при этом слегка её послюнил. Во рту был очень знакомый противный
вкус, но верить не хотелось до последнего. Потом он улучил момент незаметно
скосить глаза и увидел на ладони красную кровь.
* * *
Кнесинка вышла из гридницы об руку с отцом. Она шла спокойно
и молча, но Волкодав посмотрел на неё и почему-то вспомнил, как идут на казнь
твёрдые духом. В чём дело?..
Мальчишка-конюх вывел Снежинку, Волкодав привычно подошёл
сажать государыню в седло. Взяв девушку за пояс, он поднял её и усадил на спину
кобылицы… и тут Елень Глуздовна вдруг схватилась за его руки, схватилась так,
будто тонула в беспросветном омуте и больше некому было спасти. Волкодав
вскинул глаза, наткнулся на умоляющий, полный отчаяния взгляд и почувствовал,
как стиснула сердце когтистая лапа. Но со всех сторон смотрели воины, вельможи
и слуги, не говоря уже о велиморцах, и мгновение минуло, и кнесинка выпустила
его руки, занявшись поводьями. Волкодав нахмурился, вскочил на Серка и
пристроился пока сзади, потому что не знал, как поедет госпожа – справа от отца
или слева.
Когда они выбрались из крома, ему показалось, что народ с
утра не расходился, так и торчал, запрудив улицы и ожидая своего кнеса.
Волкодав с привычной бдительностью озирался вокруг. Мысль о кнесинке и её
женихе досаждала ему, мешая сосредоточиться, и он гнал её прочь.
Вот потому-то, думал он, и не следует телохранителю
откровенничать с тем, кто его нанял, делиться своими переживаниями и вдаваться
в чужие. Если бы тогда на речном берегу я уступил её любопытным расспросам и
кнесинка Елень узнала бы, КТО пришиб батюшку её будущего наречённого! И за
что!..
