Тут уж равнодушие Волкодава улетучилось, как сдутый ветром
туман:
– Что?..
– Продезинфицировать, – внятно повторил
Тилорн. – Видишь ли, друг мой, инфекция – это зараза, которая попадает в
раны и заставляет их воспаляться и гнить. Крепкое вино её убивает. Стало быть,
дезинфицировать – это…
– Я спрашиваю, в самом деле можешь или треплешься? –
перебил Волкодав. – Ты же слепой. Да и он рехнётся от боли, пока будешь
шить!
Тилорн слегка пожал костлявыми плечами:
– Достань то, что требуется, и убедись сам. – И
после некоторого раздумья со вздохом добавил: – А сейчас, юноша, не
поможешь ли ты мне подняться? Ноги, увы, отказываются мне служить, а я… м-м-м…
не хотел бы осквернять покрывало, которым меня столь заботливо обернули…
Волкодав нагнулся и взял его на руки, точно ребёнка. Рёбра
ответили сумасшедшей болью, от которой перед глазами встали зелёные круги.
Ладно, не в первый раз. И, видят Боги, не в последний. Волкодаву показалось,
будто он медленно пробуждался от долгого, очень долгого сна. Ветер был тёплым и
в самом деле нёс запах черёмухи. Надо, чтобы Мыш снова летал. Надо купить
крепкого вина и шёлковых ниток. Надо приодеть девчонку Ниилит и раздобыть ей
хоть какие-никакие бусы на шею. Хотя бы из крашеного стекла, которое
коробейники усердно выдают за халисунские сапфиры. Да подкормить этого Тилорна,
в чём душа держится…
Пустота, зиявшая впереди, постепенно заполнялась.
Он унёс больного мудреца за кусты, помог выпрямиться и
проворчал:
– Называй меня Волкодавом.
Отчего не ходить в походы,
И на подвиги не пускаться,
И не странствовать год за годом,
Если есть куда возвращаться?
Отчего не поставить парус,
Открывая дальние страны,
Если есть великая малость —
Берег родины за туманом?
Отчего не звенеть оружьем,
Выясняя вопросы чести,
Если знаешь: кому-то нужен,
Кто-то ждёт о тебе известий?
А когда заросла тропинка
И не будет конца разлуке,
Вдруг потянет холодом в спину:
«Для чего?..»
И опустишь руки.
2. Хрустальная бусина
Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под
потолком. Кровь, забрызгавшая стены и пол.
Рослый, костлявый парень вниз лицом лежит на полу. Его руки
и ноги накрепко зажаты в колодки. Надсмотрщик по прозвищу Волк отбрасывает
окровавленный кнут, зачерпывает горсть крупной соли и вываливает на обнажённую
спину. Парень в колодках корчится, но не издаёт ни звука. Под его плечом,
прижавшись к человеческому телу, всхлипывает от боли и страха большеухий чёрный
зверёк с крылом, только что разорванным ударом кнута.
Колодки в рудниках были каменные, до блеска отполированные
телами бесчисленных и безымянных рабов…
Содрогнувшись всем телом, Волкодав проснулся и понял – дело
худо.
Над холмами занимался хмурый рассвет. Капли дождя сползали
по краю полога и звонко плюхались в лужу, из которой торчали мокрые головешки.
Каким славным теплом дышали они вчера вечером. Теперь тепла не было и в помине.
Во всём мире не было больше тепла, кроме тех жалких крох,
что ещё сохранялись под старым плащом… Во всяком случае, с той стороны, где
плечо Волкодава упиралось в костлявую спину Тилорна…
По груди и спине вовсю гуляли мурашки, лопнувшие волдыри
взялись хрупкими корочками. Серый полусвет казался ослепительно ярким и больно,
до слёз, резал глаза. Память тела, просыпавшаяся всякий раз, когда Волкодаву
бывало по-настоящему плохо. Правый бок вспух подушкой и отвратительно ныл.
Девчонка Ниилит спала по другую сторону Тилорна: чёрные
кудри, выбившиеся из-под плаща, переплелись с его пепельными. Волкодав
осторожно отодвинулся, сел, задыхаясь от боли, и подоткнул облезлую шерстяную
ткань, чтобы им не было зябко.
Нелетучий Мыш по давнему обыкновению висел на распорке,
поддерживавшей полог. Скоро взлетишь, мысленно пообещал ему Волкодав. Зверёк
тут же раскрыл светящиеся бусинки глаз, сладко зевнул и снова спрятал ушастую
голову под крыло. Он давно оставил ночной образ жизни, привыкнув спать в любое
время, когда не происходило ничего интересного. Волкодав выбрался под мелкий
холодный дождик и первым долгом оглядел круг, которым накануне вечером обвёл
свой маленький лагерь. За ночь никто не приблизился к этому кругу, не попытался
нарушить его. Волкодав покосился на деревянную распорку, считая зарубки. Две
зарубки – два дня. Сегодня третий.
Он знал, что ночью пойдёт дождь, и позаботился запастись
сухими дровами. Холод донимал Волкодава, что-то противно сжималось в груди,
мешая дышать. Он заново разжёг костёр, принёс воды и повесил над огнём котелок.
Ещё раз перешагнул круг и, нагнувшись, стал собирать молоденькие листья
земляники.
Когда-то давно, очень давно маленький мальчик из рода Серого
Пса увидел человека, вышедшего к деревне на лыжах, с мешком за спиной. Человек
этот сел на снег у околицы и ждал, ни с кем не разговаривая и не поднимая глаз,
пока из общинного дома не вышла большуха и, коротко расспросив, не провела его
в ворота.
«Кто это?» – спросил мальчик у матери.
«Это сирота, – ответила мать. – Он из племени
вельхов. У него не осталось никого из родных. А имущества – только то, что в
мешке».
Весь день мальчику очень хотелось пойти в большой дом и
поближе рассмотреть удивительного человека, у которого – надо же! – не
осталось ни родственников, ни своей избы. Сирота – значит, делай что хочешь,
всё равно никто ответа не спросит. Зато и его самого любой мог обидеть, не
опасаясь отмщения, потому что мстить будет некому…
И мальчик стал думать о том, как интересно быть сиротой, но
потом вспомнил, как впервые пошёл один на охоту – и ужаснулся, поняв, что
сироту никто не ждал из зимнего леса домой, к тёплому очагу, к миске со щами.
А через несколько месяцев, накануне той ночи, когда мальчику
должны были наречь имя, сирота-вельх сражался за семерых и всё пел какую-то
песню на своём языке – пел, пока не свалился зарубленным.
Верно, у вельхов тоже была своя Песнь Смерти…
Котелок закипел. Волкодав снял его с огня, бросил в воду
пригоршню сладко пахнувших листьев, закрыл крышкой и отправился к ручью
умываться.
Добрый запах скоро разбудил Ниилит. Увидев, что девчонка
проснулась, Волкодав достал нож и сделал на распорке ещё одну зарубку. И решил,
что сегодня, пожалуй, не грех уже и заплести волосы. Сыновья Серого Пса
распускали их только для большого дела, требовавшего высокого сосредоточения
духа. Например, перед охотой на медведя.
