Кровь бросилась в голову, потемнело в глазах. Ничего не сознавая, не думая ни о нем, ни о себе, взмахнул, не метясь, не выбирая места прицела, ружьем Ильяшенко… Выстрел раздался. Энкелес упал…
«Точно что-то спало с глаз моих, – говорит подсудимый. – Я тут только увидел, что я что-то сделал».
«Братцы, послушайте, я убил жида», – закричал он подошедшим лицам и, не скрываясь, не думая хотя в минутном запирательстве найти спасение, сообщил о случившемся.
Вот событие.
Что это? Дело ли это его воли?
До этого у подсудимого отсутствует воспоминание о моменте, когда мысль об убийстве запала в его душу; до этого он не мог открыть у себя в душе следа борьбы добра и зла как сознанных, взаимно противодействующих сил: мысль об умоисступлении невольно напоминает о себе.
Понятен и тот вопрос, который задан был подсудимому Вашей мудростью: не выстрелил ли он случайно, не имея намерения ни убить, ни ранить Энкелеса?
Может быть, идя по саду и видя Энкелеса, так кощунственно оскорбившего всю веру его в людей, так сатанински хвалившегося и гордившегося торжеством своего человеконенавистнического дела, он злобно, как бессильный раб, грозящий рукой господину, стоя у него за спиной, взмахнул ружьем, а оно, будучи последним словом человекогубящей техники, выстрелило от конвульсивного движения пальца по знакомому ему направлению к курку, и случайный удар, встретившись со злой мыслью, мелькнувшей в душе, спутал самого автора несчастья…
Медики утверждают, а закон с ними соглашается, что на свободную волю человека влияют разнообразные физические недостатки человека, физические причины, приобретенные и унаследованные.
Случайный удар по голове, прыжок со второго этажа, отуманивающие мозг яды и напитки извиняют часто самые различные противообщественные поступки.
Ну, а разве нет ударов, бьющих прямо в существо души, в волю человека? Разве удар нравственный – неожиданная смерть другого человека, весть о нравственном падении дочери, сына, – легче переносятся душой?
Разве не бывало, что, например, страх до того, благодаря быстроте впечатления, смешивал понятия, что человек от кажущейся опасности, например, страха сгореть, выскакивал с пятого этажа из окна и разбивался, тогда как огонь еще не лишил его возможности спуститься по лестнице?
Старые люди крепко верили, что сатана смущает человека на великие грехи, и радовались, когда слушали рассказы о тех случаях, когда удары соблазняемого обращались вспять на самого соблазнителя.
Не сатаной ли при Ильяшенке был Энкелес? И в данном случае, из всех возможных грехов Ильяшенко не случился ли из худших лучший? Не случилось ли, что падающий раздробил своим падением того, кто соблазнил его стать на колеблющуюся доску? Не в таком ли состоянии был Ильяшенко?
Виной самого Энкелеса был Ильяшенко нравственно хил, невыдержан; виной самого Энкелеса привычка рассуждать, привычка борьбы с наплывом впечатлений у него была устранена. Виной самого Энкелеса эта слабая душа доведена была до беспрерывного, уже целые месяцы не прекращающегося состояния беспокойства, муки обманутых надежд, оскорблений, причем все эти движения сердца вызывал сам Энкелес, и только он.
И вот на этот-то осложненный данными обстоятельствами, духовно болезненный организм, только что одолевший набежавшую на него мысль о мести, опять хлынула волна.
Картина распоряжающегося Энкелеса, грабителя, спокойно распределяющего плоды побед своих, тирана, на глазах у жертвы любующегося добычей, – масса впечатлений, перевертывающих душу, всплыли наружу мгновенно. На самую простую мысль надо хотя малую долю времени, хотя долю секунды – это знает всякий; но не нами возбужденные, а в нас возбуждаемые впечатления не ждут: они охватывают душу без ее воли, и что для Ильяшенко все случившееся было неожиданностью, что у него пред убийством не было даже сознательной минуты, когда бы он замышлял его, это видно из всей обстановки. Он не покушается на него в те минуты и дни, когда его блага – самые ценные – отходили к Энкелесу. Он не выходит из себя, когда нарушены были все обещания Энкелеса о возврате договора. Он вспыхнул, когда грозный и жестокий поступок Энкелеса, при отказе в пустой, грошевой просьбе, возмутил те чувства, которые законно и необходимо носит всякий в душе своей. Вспыхнул – и раз победил их. Через минуту не он, а Энкелес вызвал их опять на свет Божий, и не будь у него в руках этого Пибоди, они исчезли бы сами из души.
Уничтожая врага, свойственно желать успеха своему намерению, свойственно желать себе безнаказанности, тайны; а Ильяшенко боится даже подойти к тому, кто его враг, посылает других узнать, чем кончилось ошеломившее его самого движение, и не скрываясь сам кричит всем о том, что случилось, сзывая их быть свидетелями своего ужасного дела.
Переживите в душе эти дни и эти минуты, сравните их с похожими из своей жизни. Не те ли это минуты, о которых мы говорим «за себя ручаться нельзя»? В эти минуты результат сделанного – не результат воли, а случая: что под руку попало! Несчастье или счастье, а не выбор воли – что в минуту гнева одному падает в руки дубина, а другому детская тросточка, и один поражает, а другой только насмешит врага бессилием средств.
Так вот какую печальную страницу человеческой жизни приходится оценить вам, так вот какая задача, полная глубочайшего психологического интереса, ждет вашего решения.
Не прав ли я был, говоря, что только вашему суду под силу оно?
Идите, и да не смущают вас предостережения обвинителя, что иное решение, чем то, на которое вас властительно двигают глубочайшие инстинкты справедливости, сокрушит силу закона. Великий и могучий, державствующий нами, он непоколебим, и уважение к нему не подкапывают приговоры, на которые он же дал вам право, ценя и сознавая голос жизни и человечности.
Не бойтесь быть милостивыми и не верьте тем, кто осуждает вас за это, говоря, что вы не имеете права милости.
Да, милость, которая отпускает вину человеку, совершившему вольное зло, отпускает вину за прежде оказанные услуги, за пользу, ожидаемую страной от прощенного, за слезы жен и матерей, по человеколюбию, не останавливающемуся даже перед рукой злодея, просящего о помощи, – эта милость вам не дана: эта милость живет у трона, составляя один из светлых лучей окружающего его сияния.
Но мы представительствуем не о ней.
Есть иная милость – судебная, милость, завещанная вам творцом великих уставов 20 ноября: милостивый суд, милующее воззрение на человеческую природу, любвеобильное понимание прирожденной слабости души, склонное и в обстоятельствах, подобных настоящим, скорее видеть падение подавленного злом, чем творящего зло по желанию своего сердца. Милостивый суд, о котором я говорю, есть результат мудрости, а не мертвого, отжившего человеконенавидящего созерцания.
Люди этого склада ума, точно слепорожденные, щупая форму, не видят цвета. Тряпка, запачканная красками, и равная ей по величине художественно выполненная картина – для слепца одинаковы: два куска холста – ничего более.
