Груди ее налились и потемнели, кожа приобрела приятный оттенок и даже волосы на лобке стали гуще. Сами шрамы еще казались болезненными, но в ее глазах их краснота отражала амбиции ее щелки, словно половой орган грозил разрастись от ануса до пупка (и, возможно, выше). От такой мысли она пришла в сладкий ужас.
Конечно то, что она почувствовала себя как налитой плод лишь теперь, когда хирурги вырезали из нее женщину, было парадоксальным. Элейн битых полчаса в рассеянности простояла перед зеркалом, восхищаясь собой, и наконец вернулась к скучному душу и умыванию. Потом прошла в гостиную, все еще голая. Желания одеваться не было. Элейн еле удерживалась от того, чтобы выйти в таком виде на снег и произвести неизгладимое впечатление на соседей.
Она направилась к окну, а в голове у нее кишели десятки подобных дурацких мыслей. Снег пошел гуще. Сквозь снегопад Элейн заметила движение в переулке между домами напротив. Кто-то стоял там и смотрел на нее, хотя невозможно было разглядеть, кто именно. Ей было все равно. Она смотрела на подглядывающего и думала, хватит ли у него смелости показаться на свет. Смелости у него не хватило.
Элейн еще несколько минут всматривалась в пустоту, пока не осознала, что соглядатая отпугнуло ее бесстыдство. Разочарованная, она вернулась в спальню и оделась. Настало время перекусить, ее опять охватил знакомый острый голод. Холодильник был практически пуст. Надо было выйти и запастись едой на выходные.
Народ валил в супермаркеты как в цирк, особенно по субботам, но у нее было слишком хорошее настроение, чтобы расстраиваться из-за необходимости пробираться сквозь толпу. Сегодня ей даже чем-то нравились сцены показного потребления. В тележках и корзинах высились горы продуктов, и дети с жадными глазами хватали сладости и пускались в слезы, если их не разрешали купить, а жены оценивали достоинства бараньей ножки, пока мужья не менее оценивающе пялились на продавщиц.
Она купила на выходные еды в два раза больше, чем обычно брала на целую неделю. Аппетит подогревали ароматы от прилавков с деликатесами и свежим мясом. Добравшись наконец до дома, Элейн чуть не дрожала от предвкушения. Когда она поставила пакеты на порог и доставала ключи, то услышала, как позади нее открылась дверца машины.
– Элейн?
Это была Гермиона. Из-за выпитого накануне красного вина она выглядела помятой, а лицо пошло пятнами.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Элейн.
– А ты как? – ответила вопросом на вопрос Гермиона.
– Да, со мной все в порядке. А что?
Гермиона взглянула на нее устало:
– Соня чем-то отравилась, и Рубен тоже. Я пришла узнать, как ты.
– Я же говорю, все нормально.
– Не понимаю.
– А что с Нелли и Сэмом?
– Не могу до них дозвониться. Но с Рубеном все плохо. Его забрали в больницу на обследование.
– Зайдешь на чашечку кофе?
– Нет, спасибо, мне нужно вернуться к Соне. Я просто переживала, что ты тут одна, если вдруг тоже заболела.
– Ты просто ангел, – сказала Элейн с улыбкой и поцеловала Гермиону в щеку. Поцелуй почему-то напугал Гермиону. Она отпрянула назад, уставившись на Элейн c каким-то недоумением.
– Мне надо… мне надо идти, – сказала она с застывшим лицом, стараясь не выдавать охватившие ее чувства.
– Я позвоню тебе сегодня попозже и узнаю, как у них дела, – сказала Элейн.
– Конечно.
Гермиона повернулась и пошла по тротуару к своей машине. Как она ни старалась скрыть, Элейн все же заметила, что девушка трет пальцами то место на щеке, куда попал поцелуй, словно безуспешно пытаясь стереть все следы их контакта.
Для мух был не сезон, но те из них, кто пережил недавние холода, жужжали на кухне, где Элейн достала из сумки с покупками хлеб, копченую свинину, чесночный соус и присела поесть. Она была голодна как волк. Всего за пять минут прикончила все мясо и съела почти полбатона, но так и не насытилась. Сделав на десерт инжир с сыром, она вспомнила о несчастном омлете, который так и не смогла доесть после больницы. Одна мысль следовала за другой: от омлета к дыму, скверу, Каване и последнему визиту в церковь, и, когда Элейн вспомнила об этом месте, ее внезапно охватило желание увидеть церковь напоследок перед тем, как ее окончательно сотрут с лица земли. Может, она уже опоздала. Тела завернули в ткань и унесли, крипту продезинфицировали и вычистили, а стены разобрали по камням. Но она знала, что не успокоится, пока не увидит все сама.
Хотя она съела такое количество еды, от которого ей несколько дней назад стало бы нехорошо, Элейн отправилась к церкви Всех Святых в легкомысленном настроении, словно была навеселе. Но чувствовала она не пьяную сентиментальность, как во времена жизни с Митчем, а эйфорию, из-за которой считала себя неуязвимой, будто наконец обнаружила в себе что-то яркое и нерушимое и больше c ней ничего плохого не произойдет.
Она готовилась к тому, что от церкви остались лишь руины, но нет, здание все еще стояло на месте, стены его были нетронуты, а балки торчали в небо. Может, церковь просто нельзя разрушить, пришло ей в голову. Может, Элейн и этот храм – бессмертные близнецы. Такую идею укрепила толпа новых прихожан. Полицейская охрана утроилась с того дня, как Элейн появилась тут впервые, и брезент, укрывавший вход в крипту от посторонних глаз, стал теперь просто огромным. Он держался на строительных лесах, полностью скрывших торец здания. Новые алтарники стояли совсем близко к брезенту в масках и перчатках. Священнослужители – те немногие избранные, которым позволили войти в святая святых, – были полностью облачены в защитные костюмы.
Она смотрела за заграждение: крестные знамения и коленопреклонение ревнителей веры; окропление мужчин в защитных костюмах, выходивших из крипты; легкий дымок фумигантов, клубившийся в воздухе горьким ладаном.
Очередной зевака допытывался у полицейских:
– Почему они так одеты?
– На случай заражения, – последовал ответ.
– После стольких лет?
– Неизвестно, что тут можно подцепить.
– Болезни же так долго не держатся?
– Это чумное захоронение, – сказал полицейский. – Обычная предосторожность.
Элейн слушала этот разговор, и язык у нее чесался от желания высказаться. Всего несколько слов – и она сэкономит им кучу времени. В конце концов она ведь живое доказательство того, что, какая бы эпидемия ни погубила семьи в крипте, болезнь больше не представляла опасности. Элейн вдыхала этот воздух, Элейн дотрагивалась до затхлой плоти, и теперь чувствовала себя лучше и здоровее, чем за многие годы. Но ей ведь не скажут спасибо за такое откровение? Они слишком заняты своими ритуалами. Может, их даже возбуждают все эти ужасы, а смятение только подогревается тем, что чумная смерть, возможно, еще жива. Элейн поступит благородно, если не станет подрывать их энтузиазм, признавшись в своем удивительно хорошем самочувствии.
