Гарри выпил полграфина вина, что принес Валентин, и, когда три четверти часа спустя тот появился с кофе и кальвадосом, попросил не уносить графин.
Близилась ночь. На ближайшем перекрестке шумели машины. От нечего делать Гарри подошел к окну и принялся разглядывать улицу. На тротуаре затеяли громкую ссору двое влюбленных и, спохватившись, умолкли, лишь когда брюнетка с заячьей губой и пекинесом на поводке остановилась рядом и бесстыдно уставилась на них. В окне напротив зрела вечеринка: с любовью накрытый стол, зажженные свечи. Через час шпионство привело его в уныние. Гарри позвонил Валентину и спросил, не найдется ли в доме переносного телевизора. Сказано – сделано, и в течение следующих двух часов перед установленным на полу посреди орхидей и лилий маленьким черно-белым экраном Д’Амур смотрел все бестолковые передачи, что предлагало ему телевидение. Серебристое свечение мерцало на цветах, как робкий лунный свет.
В пятнадцать минут первого ночи, когда в окне напротив разгулялся ужин, явился Валентин и спросил:
– Стаканчик на сон грядущий?
– С удовольствием.
– Молока. Или чего покрепче?
– Чего покрепче.
Валентин принес бутылку превосходного коньяка и два бокала. Они вместе выпили.
– За мистера Сванна.
– За мистера Сванна.
– Если ночью вам что понадобится, – сказал Валентин, – я в комнате прямо над вами. Миссис Сванн – внизу, так что, услышите шаги – не волнуйтесь. Не спится ей нынче.
– А кому нынче спится? – вздохнул Гарри.
Валентин оставил его наедине с бессонницей. Удаляющиеся шаги прозвучали на лестнице, а затем проскрипели половые доски этажом выше. Гарри попытался вновь сосредоточиться на фильме, что смотрел до прихода Валентина, но понял: нить сюжета он упустил. До рассвета еще далеко, и Нью-Йорку предстояла полная развлечений пятничная ночь.
Картинка на экране вдруг задергалась. Гарри поднялся, направился к телевизору и – не дошел. От кресла, на котором сидел, он успел сделать только два шага, как прыгающая развертка на экране свернулась в точку и погасла, погрузив комнату в кромешную темень. Гарри лишь хватило мгновения заметить, что окна не пропускают свет с улицы. И тут началось умопомешательство.
В темноте зародилось движение: какие-то смутные формы взлетали и опадали. За долю секунды Гарри распознал их. Цветы! Невидимые руки, раздирая венки и гирлянды, подбрасывали цветы вверх. Он проследил за их падением, но до пола бутоны не долетали, словно доски потеряли веру в свою материальность и исчезли, а цветы все падали – вниз, вниз, – и сквозь пол комнаты первого этажа, и сквозь подвальный этаж, – одному лишь Господу ведомо было, куда их влекло. Ужас сдавил Гарри, как коварное обещание наивысшего кайфа наркоману от матерого пушера. Даже та пара оставшихся под ногами реальных досок будто стала иллюзорной, и, казалось, Гарри вот-вот и сам полетит вслед за цветами.
Он резко развернулся, ища глазами кресло, с которого встал, – единственный статичный материальный предмет в этом кошмарном вихре: смутно различимое во мраке, оно все еще оставалось на месте. Осыпаемый вырванными цветами, Гарри потянулся к нему. В то мгновение, когда ладонь легла на подлокотник, пол под креслом растворился, и, подсвеченное мертвенно-бледным сиянием, плеснувшим из провала, что открыл зев под ногами Гарри, кресло ухнуло в пропасть, кувыркаясь на лету и уменьшаясь до размеров булавочной головки.
А затем все исчезло: и цветы, и стены, и окна – всё, кроме одного. Кроме его самого.
Пожалуй, не все. Остался гроб Сванна – половина крышки по-прежнему поднята, покров все так же аккуратно отвернут к изголовью, как простынка на детской кроватке. Козлы отсутствовали, как, впрочем, и пол под ними. Гроб парил в темноте, словно какая-то мрачная иллюзия, а из разверзшихся глубин доносился рокот, напоминающий барабанную дробь.
Гарри почувствовал, как, повинуясь зову Бездны, последний островок тверди ушел из-под ног в никуда, и на одно кошмарное мгновение Д’Амур завис над провалом, лихорадочно пытаясь ухватиться за гроб. Правая рука нащупала одну из рукоятей и с благодарностью сомкнулась на ней. Под весом тела плечо едва не выбило из сустава, но Гарри удалось выбросить вверх другую руку и вцепиться в край гроба. Странная получилась спасательная шлюпка, но не менее странным было и море, по которому она дрейфовала. Беспредельно глубокое, запредельно жуткое.
В тот момент, когда Д’Амур попытался поудобнее ухватиться, гроб качнулся. Подняв голову, Гарри увидел, что покойник сел. Глаза Сванна широко распахнулись, а взгляд, обращенный к Гарри, был далек от милостивого. В следующее мгновение мертвый иллюзионист выбрался из-под крышки, встав на ноги: с каждым его движением парящий гроб раскачивался все сильнее. Сванн попытался сбросить своего гостя, ударив каблуком по судорожно сжатым пальцам Гарри. Тот же смотрел на мертвеца, взглядом умоляя его остановиться.
На Великого Притворщика стоило посмотреть. Глаза его едва не вываливались из орбит, разодранная рубашка обнажала глубокую свежую рану на груди, а холодная кровь из раны хлестала прямо на запрокинутое лицо Гарри. И вновь каблук безжалостно опустился на его пальцы, и Д’Амур почувствовал, как ослабевает их хватка. Сванн, чуя приближение своего триумфа, оскалился в улыбке:
– Падай, парень! – скомандовал он. – Падай!
Гарри больше не мог. В ярости, пытаясь спастись, он отпустил рукоять, которую сжимала правая рука, и постарался схватить Сванна за укрытую брючиной ногу. Его пальцы ощутили кромку ткани и дернули за нее. С лица потерявшего равновесие иллюзиониста смыло улыбку. В попытке опереться спиной на открытую половину крышки он отшатнулся назад, но от резкого движения гроб опасно накренился. Бархатный покров полетел мимо головы Гарри, за ним – цветы.
Взбешенный Сванн взвыл и что было силы врезал ногой по руке Гарри. Это было ошибкой. Гроб опрокинулся, и покойник вывалился. Гарри даже успел на мгновение увидеть искаженное ужасом лицо Сванна, когда тот пролетал мимо. В следующую секунду руки его разжались, и он рухнул следом.
Темный воздух жалобно выл в ушах. А внизу распахнула объятия Бездна. И вдруг, перекрыв шипение и гул в голове, – новый звук: человеческий голос.
– Он умер? – спросил голос.
– Нет, – отвечал другой, – не думаю. Как его зовут, Доротея?
– Д’Амур.
– Мистер Д’Амур! Мистер Д’Амур!
Падение Гарри чуть замедлилось. А Бездна внизу ревела от ярости.
Вернулся голос – изысканный, но не мелодичный:
– Мистер Д’Амур.
– Гарри, – позвала Доротея.
Как только раздался ее голос, падение прекратилось, Гарри словно заново родился. Он открыл глаза. Д’Амур лежал на твердом полу; в нескольких дюймах от его головы темнел экран телевизора. Комната утопала в цветах, Сванн пребывал в гробу, а Господь Бог – если верить сплетням – на небесах.
– Живой, – прошептал Гарри.
