Только теперь – увы, слишком поздно – Эзра Гарви понял, что возвращение в Бассейны (даже ради акта устрашения, который по традиции доставил ему удовольствие) было ошибкой. Оно приоткрыло давнишнюю рану, которую, как он надеялся, ему почти удалось залечить. А также отчасти вернуло к жизни воспоминания о его втором визите туда: о женщинах и о том, что они продемонстрировали ему. Воспоминания, которые он силился прояснить, прежде чем постигнуть их истинную суть. Женщины каким-то образом одурманили его, не так ли? А затем, когда он ослабел и потерял самоконтроль, употребили его для своих увеселений. Они кормили его грудью как младенца, они забавлялись им как игрушкой. Всплывающие воспоминания об этом буквально ошеломляли его, но были и другие, слишком глубокие, чтобы охарактеризовать их в полной мере, – они шокировали, ввергали в ужас: воспоминания о какой-то потаенной комнате, о воде, падающей завесой, о темноте, вселявшей страх, о мерцании, которое вселяло страх еще больший.
Пришло время, решил он, растоптать эти бредни и разом покончить со всеми трудностями. Гарви был из тех, кто никогда не забывал любезностей – как оказанных им самим, так и принятых. Незадолго до одиннадцати у него состоялись два телефонных разговора – как раз на предмет возвращения кое-каких должков. Что бы там ни поселилось на Леопольд-роуд, житья ему он не даст. Удовлетворенный своими ночными маневрами, Эзра отправился наверх в спальню.
Возвратившись после инцидента с Колохоуном, замерзший и встревоженный, Гарви выпил больше половины бутылки шнапса. Только сейчас спирт начал действовать. Конечности налились тяжестью, голова – тяжестью еще большей. Даже не позаботившись раздеться, Эзра прилег на двуспальную кровать минуток на пять, чтобы позволить своим ощущениям проясниться. Очнулся в половину второго ночи.
Гарви сел. Живот опять крутило, да и все тело ныло. В свои сорок с лишним болел он редко: благополучие и успех держали нездоровье в тупике. Но сейчас он чувствовал себя просто ужасно. Головная боль едва не ослепляла. Запинаясь, ничего не видя перед собой и передвигаясь на ощупь, Эзра спустился на кухню. Там налил стакан молока, сел за стол и поднес к губам. Но не выпил. Его взгляд случайно упал на руку, державшую стакан. Сквозь пелену боли Гарви впился в нее взглядом. Она не была похожей на его руку – она была слишком изящной и слишком гладкой. Весь дрожа, он опустил на стол стакан, но тот опрокинулся, и молоко, разлившись по тиковой столешнице, потекло на пол.
Звук молока, капающего на плитки пола, будил странные мысли. Гарви поднялся на ноги и нетвердой походкой побрел в кабинет. Ему сейчас нужен был кто-нибудь рядом – кто угодно. Он достал записную книжку и, вглядываясь в странички, попытался найти смысл в небрежных записях, но цифры номеров расплывались перед глазами. В душе росла паника. Может, это безумие? Иллюзия трансформировавшейся руки, неестественные ощущения, пронизывающие все тело. Гарви захотел расстегнуть рубашку, и рука, повинуясь команде, встретилась с еще одной иллюзией, более абсурдной, чем первая. Непослушными пальцами он потянул за ткань, твердя себе, что ни первая, ни вторая – невозможны.
Но все было очевидно. Эзра прикасался к телу, которое ему больше не принадлежало. Отдельные участки родного тела – плоть, кости, шрам от аппендицита внизу живота, родимое пятно под мышкой – все еще оставались, однако изменилась суть его организма (и продолжала меняться прямо на глазах), обретя признаки, которые ему были отвратительны и постыдны. Он хватал себя за формы, которые обезображивали его туловище, будто от этих усилий они могли рассосаться, но лишь расцарапал их до крови.
В свое время на долю Эзры Гарви выпало немало страданий, и почти все он причинял себе сам. Ему пришлось посидеть в тюрьме, побывать на грани серьезных физических ранений, пережить предательства красивых женщин. Но те страдания не шли ни в какое сравнение с испытываемыми сейчас муками. Он перестал быть самим собой! Его тело забрали у него, пока он спал, а ему оставили какого-то оборотня. Ужас свершившегося вдребезги разбил его самолюбие и подверг рассудок жестокой встряске.
Не в силах удержаться от рыданий, он потянул за ремень брюк. Пожалуйста, бормотал он, Господи, прошу тебя, позволь мне снова стать самим собой! Слезы слепили Гарви – он смахнул их ладонью и опустил взгляд на свой пах. Увидев, какое уродство там прогрессировало, он взревел так, что задрожали оконные стекла.
Эзра был человеком, никогда не увиливавшим от прямого ответа, и считал, что долгие рассуждения – в делах плохой помощник. Он не был уверен в том, насколько корректно этот трактат о трансформации вписался в устройство его организма, да ему, по большому счету, это все было не очень-то важно. Единственное, о чем он мог думать: сколько раз ему умирать от стыда, если это мерзкое состояние когда-нибудь явит себя миру. Вернувшись на кухню, Гарви выбрал в ящике огромный мясницкий нож, поправил одежду и вышел из дома.
Слезы высохли. Сейчас они казались излишней роскошью, а Эзра не был расточительным. Он вел машину по пустому городу к реке, затем – через мост Блэкфрайерс. Там припарковался и спустился к кромке воды. В эту ночь Темза была высока и стремительна, гребни волн обметали стежки белой пены.
И лишь сейчас, когда Гарви, не особо вдаваясь в осмысление своих намерений, зашел так далеко, страх исчезновения приостановил его. Он был состоятельным и наделенным властью мужчиной, так неужели не существовало иных путей выхода из ордалии, чем тот, по которому он бросился очертя голову? Розничные торговцы таблетками, которые повернут вспять охватившее его клетки помешательство; хирурги, которые могут отхватить пораженные части тела и скроить заново его самого? Но как много времени потребуется на преодоление болезни? Рано или поздно процесс начнется заново – он знал это. Ему ничто не поможет.
Порыв ветра сбил с волн пену. Рассыпавшись в брызги, она ударила ему в лицо и сорвала печать с беспамятства. Мгновенно он вспомнил все: душевую, из труб в стене бьющие в пол водяные струи, жаркую духоту, смеющихся и аплодирующих женщин. И, наконец, то, что жило за водяной завесой: существо страшнее любой твари женского пола, какую только его убивающийся от горя рассудок мог воспроизвести. И он трахался там, на глазах этой бегемотихи, и в ярости совокупления – в тот момент, когда на мгновение он забыл самого себя, – эти сучки обернули его экстаз против него. Что толку теперь жалеть… Что сделано, то сделано. По крайней мере, он подготовил все для уничтожения их логова. А сейчас, прибегнув к самохирургии, он избавится от того, что они умудрились наколдовать, и не даст им возможности полюбоваться продуктом их мерзкого ремесла.
Ветер был жутко холодным, зато была горяча кровь. Она потекла обильно, когда Эзра порезал себя. Темза с воодушевлением принимала возлияния – лизала его ноги и крутила вокруг них водовороты. Гарви, однако, закончить работу не успел – потеря крови сломила его. Ну и что, подумал он, когда колени подкосились и он повалился в воду, никто ничего не узнает, только рыбки. Когда река сомкнулась над ним, на губах его замерла молитва о том, чтобы смерть не оказалась женщиной.
Задолго до того, как Гарви проснулся в ночи и обнаружил мятеж своего тела, Джерри вышел из Бассейнов, сел в машину и попытался доехать до своей квартиры. Однако это простейшее задание оказалось непосильным. Зрение и чувство направления изменили ему. На перекрестке он чуть не попал в аварию и, припарковав машину, решил отправиться домой пешком. Воспоминания о том, что с ним приключилось в Бассейнах, были смутными, хотя времени прошло совсем немного. Голова полнилась странными ассоциациями. Он шагал по реальному миру, но рассудок его пребывал в полусне. Видение Чандамана и Фрайера, поджидавших в спальне его квартиры, швырнуло Джерри назад, в реальность. Не дожидаясь от них слов приветствий, он развернулся и бросился бежать. Сидя в засаде, бандиты опустошили его запасы спиртного и среагировали не так быстро: пустились вдогонку, когда он уже был внизу и выбежал из дома.
