— Ну чего-то подобного я и ждал. Что он попробует именно так. Но честно говоря, думал, что будет соблазнять честно. И боялся, что Катарина не устоит.
— Правда?! Ты даже боялся? И даже ждал?
— Конечно. Потому что ни он, ни церковь не могли бы упустить такой благоприятный момент, что я уехал.
— Ёкарный бабай! Ждал он! Ждун, — разворачиваю я, выплёскивая из ванны воду. И встав на колени возвышаюсь над ним на целую голову. — И чего же ты ждал?
— Что они воспользуются моим отсутствием, предъявят тебе обвинение в колдовстве и отправят в тюрьму, — наклоняет он голову так, чтобы на него не текло с моих волос и с интересом рассматривает плечо. Голое Катькино плечо. Но плечо, на котором у меня татуировка.
— То есть ты ждал, что меня бросят в тюрьму? И уехал?
— Вода и правда остыла, — выразительно косится он на мои торчащие как по команде «смирно» соски. — А я никуда не уезжал. И не собирался.
— Сидел в засаде?
— Вроде того. Какое имя ты так старательно забила?
— Что?
Нет, я понимаю, что он спросил. Я не понимаю, как он может это видеть.
— У тебя была одна татуировка, но её видно совсем плохо. И всё же её выдаёт потускневшая краска. А потом появились эти безвкусные череп, розочка, змея, выползающая из глазницы.
Всё же умеет он вести допросы, гад. Ведь разводит на эмоции, уводя от главного. То есть сейчас я должна бы возмутиться «безвкусным», но я бдю.
— Ты не можешь видеть татуировку у меня на плече.
— Серьёзно? А шрам? — берёт он мою кисть и разворачивает так, чтобы рубец, оставшийся на ребре ладони, когда я как-то неаккуратно разбила стекло, был ему виден. — Что ещё тебе сказать из того, что я не могу видеть? — показывает он глазами вниз, туда где ниже пояса уже ничего не скрывает давно осевшая пена. — Чуть не забыл, — возвращается он к руке, — ногти. Они покрыты чем-то розовым. И ты щуришься. Не всегда, но часто, словно плохо видишь.
— Георг.
— Что? — вопрошающе поднимает он брови.
— Нет. Это ответ на твой вопрос. Его звали Георг.
— Издеваешься?
— Нет. — На самом деле «да», потому что там было набито «Сергей». Но он же не забудет этого. Это будет мучить его, нервировать, раздражать каждый раз, когда он будет видеть эту татуировку. — Но там могло быть твоё имя. Вот такая я непостоянная. То я Даша, то Катя. То у меня один Георг, то другой.
— Ну, хорошо, что не Дамиан, — отпускает он мою руку.
— Значит, когда ты смотришь на меня вот так как сегодня, ты видишь меня во всём моём несовершенстве? А когда мучительно отворачиваешься — я для тебя Катарина?
— Да, — встаёт он на коленях и оказывается со мной одного роста.
— И что это? Какое-то снадобье, да?
— Всё-то ты знаешь, — ведёт он пальцем по ключице, а потом поднимает моё лицо за подбородок. — Поцелуй меня.
— Нет. Почему ты раньше мне этого не сказал?
— Не знаю, — пожимает он плечами. — Ты стала бы дёргаться. Вот как сейчас. И вообще я мало что говорю.
— А заметила.
— А тут и Аката сказала молчать.
— Значит, вторая старая карга? Да, уж сегодня я действительно «наплакалась», чтобы это узнать.
— Поцелуй меня.
— Сразу после того как ты скажешь, что ты собирался делать, если бы церковь меня арестовала.
— Объявил бы ей войну, конечно, — смотрит он на губы, которые я облизываю.
— То есть вся эта шумиха, что твоя жена ведьма, самозванка, а вовсе не Катарина тобой же и организована?
— Ты слишком хорошо обо мне думаешь, — улыбается он, ведя большим пальцем по нижней губе. — Но да, я решил это использовать.
— То есть ты знаешь, что за всем этим стоит церковь? Что убить тебя пытались, чтобы посадить на трон покладистого Дамиана? И что брат Август во всём этом тоже замешан?
— Я знаю даже больше. Что за всем этим стоит мой брат Таирий. А брат Август — просто фанатик. Эти фанатики, — отмахивается он, давая понять, то даже думать о них не стоит. — А Дамиан не такой уж и покладистый, как им кажется. Но если они посмеют выдвинуть тебе обвинения, то развяжут мне руки. И я уже не буду ничего должен этой продажной церкви. Не обязан буду следовать их законам и завещанию. И Дамиан будет на нужной стороне. Мои люди поддержат его, а он обеспечит защиту Мариэль.
— Твои люди разбегутся, едва тебя не станет. А Дамиан оставит трон своим детям.
— Мариэль и не нужен трон. В ней сила магии. И с этой силой никто не сможет не считаться.
— Да ты идеалист, Георг Робертович. Ну что ж, — вздыхаю я. — Да будет так! Не хочу тебя разочаровывать.
— У тебя и не получится. Я давно разочарован и так.
— Ты вот меня прямо искушаешь показать тебе, что ничего-то ты не знаешь о разочаровании. Прямо толкаешь... например, в объятия Дамиана.
— Так давай отправим ему надушенное письмо с приглашением.
— Ого! Месье знает толк в извращениях, — обнимаю я его за шею. — Третьим будешь?
— Пожалуй, воздержусь. Но тебе не долго осталось со мной мучиться.
— Тогда пусть тебе кажется, что всё под контролем. Наверно, так и правда, умирать легче. И я тебе больше ничем не могу помочь. Только попрощаться. Прощай, мой родной, — касаюсь я легонько его губ. — Ты был слишком хорош, чтобы быть правдой, — нежно веду по ним языком. — Я наивно думала, что это тебе придётся учиться жить без меня, но учиться жить без тебя придётся мне, — благословляю верхнюю. Отпускаю с миром нижнюю.
И не могу. Всё же… не могу. Отстраняюсь. Закрываю глаза.
— Не прощайся со мной, — целует он меня сам. — Я ещё здесь. Ещё с тобой. Ещё вижу трещинку на твоей губе. Вижу эти слёзы в твоих глазах цвета летнего неба.
— Зимнего, Гош. Пасмурно-голубого. Такое небо бывает перед снегом.
— Жаль, что мне не суждено увидеть снег, — подхватывает он меня на руки, вытаскивая из ванны. — Но я могу сказать, что видел его в твоих глазах, а большего мне и не надо.
Глава 71
Он раздевается, положив меня поперёк кровати.
— Как же мне этого будет не хватать, — ведёт он снизу-вверх по ногам, словно не замечая, что они мокрые.
— Думаю, ты не успеешь соскучиться, — веду я по его груди. По чёрным узорам, щупальцам, уже добравшимся до шеи, расползшимся по плечам. — Сколько тебе осталось?
— Пару недель, — прокладывает он губами дорожку поцелуев по животу, вверх, до груди. — Может больше. Зависит от того как часто я хочу тебя видеть. А я хочу этого постоянно.
— Значит, это снадобье тебя и убивает?
