— Так и у вас там не лето, — отмахиваюсь я. И не буду же я ему объяснять, что это просто подарки. — Всё! Я готова. Давай уже, прощаться, а то сварюсь.
— Ну, давай, подруга! Будет возможность — пиши. И если что, не поминай лихом, — обнимает она меня крепко.
— Давай! Ромку береги. Машину лучше продай, а то этот металлолом до его совершеннолетия не достоит. Ну или как хочешь. Не маленькая, разберётесь, — стискиваю и я её в объятиях.
— Разберёмся. Люблю тебя. Не забывай нас. Давай!
И сноп зелёных искр, словно заполнивший всю мою комнату, а потом всем этим потоком вонзившийся в грудь — последнее что я вижу в этом мире.
А, едва оказавшись в другом, делаю судорожный вздох.
Вернее, пытаюсь сделать, потому что вдохнуть у меня не получается. У меня словно каменные лёгкие, которые не хотят меня слушаться, впуская воздух тонюсенькой струйкой и причиняя мне невыносимую боль. Каменное тело, прислонённое спиной к камню. И совершенно неподъёмные руки, лежащие на деревянных как у Буратино ногах.
— Твою мать, — хриплю я, пытаясь хоть чем-то пошевелить.
— Дарья Андреевна! — такой знакомый, но такой далёкий голос. — Только не волнуйтесь, всё в порядке.
— Поздно волноваться, Барт, — реагирую я на его руку, но ответить рукопожатием не могу. — Что происходит?
— Я говорила, что не могу ничего гарантировать, — на голос Эрмины у меня даже получается приподнять голову, но совсем немного.
Она хлопочет у костра. И, судя по силуэтам деревьев, мы в Мёртвом лесу. А судя по запаху псины — она только что подпалила волосы.
— Подожди, подожди! Эрмина! — пытаюсь кричать я, потому что жжёт она не клок волос, что должна была срезать у меня сейчас, а ту самую косу.
— Дарья Андреевна, мы не можем оставить вас в этом теле, — верещат откуда ни возьмись появившиеся у меня перед глазами феи.
— Что значит, не можете? — пытаюсь я от них отмахнуться как от надоедливых мух.
— Я не знаю где, не знаю, как, не знаю кем ты очнёшься, — прогоняет их Эрмина, наклоняясь надо мной. — И очнёшься ли ты. Но знай: всё, что я обещала, я сделала.
— Что значит, кем? Барт! Разве нельзя оставить меня так?
— Нет. Тебя пришлось убить, — мне мерещится даже насмешка в её ведьминском контральто. — Ты дышишь только за счёт магии фей, пока идёт трансформация.
— Барт. Чёрт, Барт! Мы так не договаривались.
— Всё получится. Верьте мне, всё получится, — сжимает он мою руку. — Но других вариантов правда не было, кроме плана «С».
— Он же меня не узнает, — в панике, в ужасе, пытаюсь я снова вздохнуть, чтобы выматерить этого чёртова генерала. Всё же сделал он по-своему! — Не примет. Не поверит, что это я. Барт, твою мать, что ты наделал?
— Клянусь вам, он узнает. В любом облике. С любым именем. В любом мире. Во всех мирах, — улыбается генерал. — Я бы узнал. Но только он может выдержать такую занозу. И вы навсегда застряли в его сердце.
— Клянусь, если нам суждено будет встретиться, я побрею тебя налысо. Нет, я устрою тебе такую депиляцию без наркоза…
— Ловлю на слове, — подмигивает он, когда я уже почти ныряю в забытьё. — Пути назад всё равно уже нет. А, значит, будем жить.
А будем жить, значит, обязательно встретимся!
Эпилог
Я раздёргиваю шторы, и в окно ударяет такой яркий свет, что на секунду кажется, я ослеп. Закрываю глаза от неожиданности. А когда открываю, уже знаю, что произошло.
— Снег. О, боги! Машка, вставай, вставай!
— Пап, — нехотя поднимает она голову с подушки. — Что случилось?
— Иди сюда, — выхватываю я её из-под одеяла. Такую горячую, такую смешную со сна. — Смотри! — ставлю на подоконник.
— Это снег?! — поворачивается она ко мне с таким восторгом, с каким только дети умеют радоваться. И получив короткий кивок, прилипает к стеклу. — Сне-е-ег. Снег!
Мне и самому хочется упереться в стекло ладошками и стоять.
Как же это, оказывается, неописуемо красиво. Это белое пушистое покрывало на земле, сколько видит глаз. Эти величественные силуэты деревьев, словно нарисованные углём на его фоне. Припорошённые, будто укрытые мягкой ватой.
И это низкое свинцовое небо, обещающее вот-вот разразится новой порцией снежных хлопьев.
«Мои глаза? Они зимнего цвета, Гош. Пасмурно-голубого. Таким бывает небо перед снегом», — сжимается сердце, в котором звучит её голос.
Боги, как невыносимо я по ней скучаю! Как медленно тянутся дни. Как бесконечно пусты и холодны ночи. Как тоскливо и одиноко без неё.
— Ой, — отклоняется Машка, оставив на стекле запотевшее пятно.
— Смотри, что мы с этим сейчас сделаем, — рисую пальцем сердечко. Протыкаю его стрелой. Делаю ровно по три чёрточки с двух сторон, изображая оперенье. Вот только рука тянется, но не пишет в середине букву «Д».
— Кто тебя так научил? — разглядывает мои художества Мариэль.
— Никто, — щёлкаю её по любопытному носу.
— Неправда, — и сама дорисовывает в сердечке двумя палочками букву «Л».
— Почему «эл»? — поворачиваюсь я, когда моя девочка спрыгивает с подоконника.
— Не знаю, — пожимает она плечами и начинает деловито вытаскивать свои вещи.
— А ты куда собираешься?
— Ты что не понимаешь? — прямо сверху ночной сорочки натягивает она кофту. — Гулять, конечно. Это же первый снег. Он скоро растает.
— И откуда только ты у меня такая умная, — качаю я головой и иду к двери, в которую стучат.
— Ваше Величество, — склоняется в поклоне служанка. — Вам посылка.
— Сюда?! — принимаю я из её рук кулёк.
— Да, просили передать.
— Кто?
— Посыльный.
— Мне? В Мёртвый лес? Посылка?
Я, конечно, не жду ответов от служанки, закрывая дверь. А Машка не задаёт никаких вопросов мне, тут же разрывая упаковочную бумагу.
— Ух ты! — достаёт она что-то вязаное и красное.
И мне приходится присесть на край кровати, потому что я знаю, что это. Потому что у меня так бешено стучит сердце, что я слышу, а не чувствую его стук.
— Смотри, это тебе, — завязывает она на моей шее большой красный шарф. — А это мне, — затягивает узлом на своей маленький. — А здесь что написано? — поднимает упавшую на пол карточку.
— С первым снегом! — читаю я и подскакиваю. — О, боги, Машка! Она вернулась. Вернулась! — хватаю своё маленькое чудо, чтобы закружить по комнате, а потом сажу на кровать. — Подожди… Мне принесли посылку. Машка! Она здесь! Здесь!
И чуть не сбиваю с ног служанку, выбегая в вестибюль.
