— Шприцы, хлоргексидин, перекись. Но главное, антибиотики, лидокаин. И вот там в шкафу открытые коробки с обезболивающим.
— Да, умница, — обнимаю её крепко на прощанье. — Стерильные бинты тоже прихвати, — добавляю, уже чувствуя, что прихожу в сознание. — И держись тут, моя хорошая. С деньгами разобралась? Кушать есть что? — дожидаюсь, когда она кивнёт. — Вот и славно. А с остальным тут несложно. Очки! В прикроватной тумбочке очки, — вспоминаю в последний момент. С линзами, понятно, не разберётся, а так хоть видеть будет. — Ленку попроси лекарства купить. Она в соседнем подъезде живёт, знаешь? — Получаю ещё один кивок. — И не бойся ей всё рассказать, как есть, она поймёт, поможет. Бли-и-ин, — хватаюсь я за голову. — Я свяжусь с тобой, как только смогу…
Глава 37
Твою мать!
А в этом мире головная боль покруче. Надеюсь, после такого нокаута хоть мозг у меня не всмятку?
— Миледи, — помогает мне сесть Барт и виновато морщится вместе со мной, когда я ощупываю скулу. — Простите.
— Бьёте вы генерал, как девчонка, — открываю я рот, снова проверяя челюсть.
— Получилось? — нервно шелестит крылышками Карл.
— Ещё не знаю. Дальше всё от Катьки зависит. Ну и от тебя.
— Там Шако рвёт и мечет. Кричит, что ни за что не отвечает, — словно извиняется и за него Барт.
— Пусть пока побеснуется. Это правильно. Здесь за всё отвечаю я. И за жизнь и здоровье короля в первую очередь, — решительно встаю, хотя меня слегка и покачивает. Но я надеюсь, это всё же от абсента, а не от лёгкого сотрясения. — Пусть не волнуется. Если у меня ничего не получится, я дам ему возможность разделать короля на антрекоты.
И покачиваясь, иду к столу. Опрокидываю последнюю налитую рюмку абсента.
Как говорится, не вовремя я бросила пить. Но как иначе пережить эти самые длинные пятнадцать минут в моей жизни, пока Катька бегает в аптеку, я и не знаю.
— Есть! — наконец, по мановению палочки фея падает на кровать большой белый пакет с фирменным логотипом сети.
Я хватаю пакет, генерал хватает меня. И Шако, всё это время, оказывается, простоявший у двери, получает инструкции прямо на бегу.
Если бы меня спросили, откуда я всё это знаю, я бы не ответила. Но со знанием как набирать лекарство в шприц я, похоже, родилась. И кто бы мог подумать, что пригодятся и мамины обезболивающие, которые ей выписывали по специальным рецептам, и недавнее посещение хирурга с Ленкиным сыном, которому вскрывали нарыв.
Может, мой бедный король и без сознания, но пока Шако режет, чистит и промывает рану, помощь мускулистых помощников теперь не требуется. Теперь только я убираю с лица Его Беспомощности густые слипшиеся волосы и плевать, что меня слышат, когда я шепчу моему болезному всякие глупости. Мне простительно. Что взять с пьяной женщины, да ещё с фингалом под глазом. Вот Его Ревнивость порадуется, когда меня увидит.
Но это потом. Главное, сейчас он лежит смирненько и не шелохнётся. И, надеюсь, ничего не слышит. А то «лягушоночка» и «козлёночка» он мне, пожалуй, не простит.
Дышит ровно. Сердце бьётся ритмично и громко. И его стук — единственное, что я чувствую, когда держу его за руку, а Шако зашивает рану.
По всем правилам зашивает, оставив трубочку дренажа. Я слежу. И как у настоящего доктора, у него, в отличие от меня, не трясутся руки.
Мы сидим у постели Георга до утра.
И только когда за окном начинает светать, а у Его Величества начинает спадать температура, Шако, Фелисию и генерала я выгоняю. А вот Гриф и Зенон отказываются уходить наотрез. Помогают мне перестилать промокшие простыни. Меняют полотенца, которыми я вытираю стекающий с короля пот. И только с восходом солнца, когда даже невооружённым глазом становится видно, что королю легче, я отпускаю и двух своих последних помощников.
И совершенно без сил принимаю устойчивое горизонтальное положение на самом краешке кровати рядом со своим пациентом, так и держа его за руку. Так и не определившись: горюшко он моё или счастьюшко.
Подумаю об этом потом, когда он поправится, когда я буду хлестать его хворостиной по заднице за то, что так наплевательски относится к своему здоровью…
И просыпаюсь от того, что он гладит меня по лицу.
— Как приятно видеть тебя с утра в своей постели.
Надеюсь мне это не снится? Я улыбаюсь, боясь открыть глаза. И радуюсь, какая холодная по сравнению со вчерашним у него рука.
— Хочешь я буду здесь каждое утро? — открываю я один глаз, кажется, слегка заплывший.
— Очень хочу. А ещё знать, что у Катарины с лицом.
Какое-то странное чувство от его слов. Что с лицом у Катарины? Не у меня? Не с моим лицом? С лицом Катарины? Э-э-э…
— Бандитская пуля, — открываю я второй глаз и тут же оба закрываю. Ну нельзя же просто взять и посмотреть на меня так. Георг Робертович, держите себя в руках! У меня ж чуть сердце не остановилось. Женщина я слабая, легковерная. Вот сейчас возьму и поверю в этот влюблённый взгляд-то.
— Так и знал, что никто кроме меня с тобой не справится, — трогает он синяк. — Неужели они думали, что удержат тебя, если ты собралась ехать?
— Наивные, — соглашаюсь я и, глубоко вздохнув, снова открываю глаза.
— Но у меня вопрос: куда ты ехала?
— Угадай с трёх раз, — сажусь я на кровати, стараясь на него не смотреть.
— Ко мне?
— Хорошая попытка, — вытаскиваю из волос шпильки. Чёрт, а руки-то трясутся. И как же устала голова от этой вечной причёски. От этих длинных волос. Постричься что ли? Хотя вряд ли они тут удивятся, если Катарина Рекс-Лемье выйдет в свет со стрижкой «я у мамы дурочка». — Даю тебе второй шанс.
— Ты ехала ко мне, — улыбается он.
— Теплее, — растираю кожу головы. — И попытка номер три.
— Ты подралась с Бартом, припугнула Фелисию, нацепила эту дурацкую кофту и отправилась в Аденантос, чтобы встретится со мной, — сообщает он уверенно.
— Нет, — снова качаю я головой. — Но за кофту ответишь.
Какое приятное недоумение на его лице.
— Ладно, так и быть скажу, — трясу головой, прежде чем снова убрать волосы в узел, но не успеваю. Наматывая их на руку, Тиранище заваливает меня спиной на кровать, готовый слушать, что я скажу, держа моё лице в паре сантиметров от своего. — Я. Невыносимо. Соскучилась. Поэтому. Поехала. К тебе.
— Знаешь ты кто? — топит он меня в зелени своих глаз. Счастливых, чёрт побери, глаз. — Заноза.
— В твоём сердце? Или в твоей монаршей заднице?
— Я ещё не решил.
— Только не ошибись, — воспользовавшись тем, что шевелиться ему всё же больно, отнимаю я волосы и встаю. И укрыв его одеялом до самого подбородка, чмокаю на прощанье в нос. — Поправляйся, Рекс! Но знай, когда ты проснёшься, я всё ещё буду занозой. Твоей занозой. И всё ещё буду здесь.
