— Вот ты настырная, — качаю я головой. — Уверяю, тебе там не понравится. Там хуже чем у твоей матери в деревне. Света нет. Воды нет. Телека нет. Толчок деревянный. И всех развлечений: в окно смотреть.
— Ка-а-ать? — не обращает на меня внимания Ленка.
— Если как Дарья Андреевна только. Поменяться с кем-нибудь телами. Или если умрёте и ваше тело феи перенесут туда, — пожимает она плечами.
— И что, там я оживу?
— Нет, конечно, — уверенно машет головой Катарина. — Просто из этого мира в тот ничего живого перенести нельзя. Я, кстати, вот здесь пряталась, — дочерчивает она примыкающие к Живому лесу горы. — У скалы под названием «ортов палец» — рисует она нечто, похожее на «фак» Всё, что вам понадобится и простынь тоже — там, в тайнике в пещере, — уточняет она как именно его найти.
Бодро так, живенько. Прямо воодушевлённо рассказывает, пишет.
— Вижу, не понравилось тебе здесь? Вернуться домой хочешь? Или душу тебе растравили и опять заскучала по своему Дамиану? — прищуриваюсь я.
— Не знаю, — пожимает она плечами. — На самом деле понравилось. Но я здесь такая чужая. Очень трудно мне. Вы так много всего знаете и умеете. А я, — вздыхает она тяжело, — мне никогда всему этому не научиться. Наверно, за всю жизнь.
— Ей здесь не выжить, Даш, — со свойственной ей прямотой заявляет моя лучшая подруга. Хотя у той-то свои резоны. Давит, чтобы и не думала я там задерживаться. — Серьёзно. Никак. Деньги твои закончатся и всё. На работу она не устроится, потому что делать ничего не умеет. И выучиться ей проблема. Если только замуж. Но ты-то знаешь, как тяжело в нашем возрасте да в дефиците холостых приличных мужиков. Что я тебе поясняю, — машет рукой она.
— Да всё я понимаю, Лен. А ты пиши, пиши, всё, что ещё вспомнишь, — подталкиваю Катьке тетрадку, пока говорю с подругой, словно Катарины тут и нет. — Только и здесь ей не сахар, но и там не мёд. Замуж выдали не по любви. От семьи помощи не приходится ждать. Там такой папаша, туши свет. И с бывшим женихом непонятно. Кабы знать точно любит он её или нет. Подставит он её или нет. А то он, подозреваю, тоже отомстить хочет.
— Им бы поговорить, — кивает в сторону Катьки Ленка. — По душам. Выяснить всё.
— Сомневаюсь, что поможет, — пожимаю я плечами, глядя как замерла Катька. — Думаю, ей только и остаётся, что смириться. Вернуться к мужу. Жопу в кулачок и молчать. Ждать, когда стерпится слюбится.
— Мне лучше в петлю, — поднимает она глаза. Решительно. Отчаянно.
Ну вот! А я что говорила? Всё ещё хуже. Петля ей милее, чем ненавистный муж. Верну её дуру, а она там самоубьётся. И все усилия насмарку. Да что же за засада-то!
— Ну-ка цыц! — командую я. — И думать не смей. Вернёшься как миленькая. В свои девятнадцать. Родную Абсинтию. Домой. К королю.
— Как он там, кстати? Король? — спрашивает Ленка, пока Катька принимается нервно грызть карандаш.
— Ой, беда с ним, Лен.
— Как беда? Не помогли лекарства? — выпучивает она глаза.
— Помогли. Но если бы дело было просто в ране. Там всё жёстко. Ещё фей этим перемещением что-то у них в атмосфере испортил. В общем, ты тут тёплыми вещами запасайся, — обращаюсь я к Катьке. — Зима на носу. А тут ещё твой Дамиан с своим «планом», — показываю я пальцами кавычки. — Вот прямо вовремя.
— Дарья Андреевна, Дамиан он хороший, клянусь, — выплюнув карандаш, уговаривает меня Катька.
— Ишь, смотри как заговорила. Уже и хороший?
— Он против Георга он не пойдёт. Уверена, тот ему объяснит, что это плохая идея, и всё уладится.
— А-а-а! — бьюсь я лбом о руки. — Хороший. Объяснит. Уладится. Вот же детский сад-то! Уже пошёл, Катя. Уже пошёл! — откидываюсь к спинке стула. — И боюсь, Феодора его в ежовых рукавицах не удержит. Вырос мальчик. Возмужал. Своей головой думать решил. Но к чёрту пока его. Объясни мне другое. Как после эшафота ты снова в своём теле оказалась?
— Это всё из-за ленты, которой вас венчали, — начертив машинально какую-то закорючку, отодвигает она рисунок. — Этими белыми лентами раньше инквизиция пользовалась, чтобы магию выявлять. Поэтому среди травников считай и не осталось настоящих знахарок. Их уничтожили в первую очередь. Называли их одержимыми демонами, что могут в людей вселяться. И этой лентой изгоняли. Страшная вещь, говорят, словно раскалённое железо в жилы вливают. Вот кто корчиться от боли начинал, того сразу на костёр. Меня из-за этой белой ленты тогда и вернуло.
— А я где в это время была?
— Где, где, в такси спала, в отключке. Не корчилась, — хмыкает Ленка. — Сначала билась в истерике, когда я хотела тебя в психушку вести, а потом вырубилась.
— Это ещё была я. Испугалась, что меня похоронили заживо, — отпивает из своего бокала Катька. — А потом, когда их лентой стали венчать, Дарью Андреевну из моего тела выкинуло, и я на время вернулась обратно в своё. До утра.
— Сходи-ка принеси там из комнаты вторую бутылку, — командует Ленка.
И пока Катарина встаёт, я делаю глоток, а то запасы полынного концентрата в крови катастрофически тают, а столько ещё всего надо выяснить.
— Да, ты поистерила немного и вырубилась, — продолжает восстанавливать хронологию событий Ленка. — Я тебя до дому дотащила, с утра пришла проверить, а тут чудо это сидит, краном на кухне балуется.
— Хорошо, что не газом, — выдыхаю я и спохватываюсь. — Кстати, там розетка…
— Да я всё ей уже объяснила. И про кран в ванной, и про линзы, и про розетку. И даже про вешалку в коридоре. Хорошо, что у тебя есть я. Женщина добрая, доверчивая, но с понятиями, — одёргивает она на пышной груди футболку. — А то пришлось бы этой бедняжке тут ой как не сладко.
— Спасибо тебе, мать! — тянусь я её обнять.
— Прости не могу на тебя смотреть, когда ты не ты, — шепчет она мне в ухо. — Тебе не кажется, что вот эта белая лента как раз способ им поговорить. Катьке с Дамианом. Сложно её достать?
— Я уже об этом подумала, — шепчу и я. — Сложно не сложно, попытаться можно. На всякий случай. Вдруг пригодится. Только нужны ли им эти разговоры? Боюсь, перессорятся ещё больше.
— Да, попытайся, а там видно будет, — снова наклоняется она поближе. — И это, между делом, ты там хоть какого-нибудь герцога для меня присмотри что ли. Или графа какого захудалого.
— Сиди ты на попе ровно, графа ей. Тебе сына ещё доучивать, поднимать, — кладу голову на мягкое плечо лучшей подруги. — Как он, кстати?
— Да хорошо. К бабушке отправляла последние летние дни догуливать. А сейчас, говорит, скучает по твоим пирожкам.
— Да, ладно! Прямо по моим пирожкам, — улыбаюсь я.
— Ты ж его всё баловала. Ты давай колись что там король-то? Так ты о нём печёшься, что чую дело пахнет керосином.
— Да уже не пахнет. Пылает. Люблю я его, Лен, — закрывая лицо рукой, качаю я головой. — Звездец, как люблю. До трясучки. А у него рана эта смертельная. Да Катька эта ненавистная. Видишь, он вроде как её любит.
