— Плевать, — резко поворачивается она ко мне и впивается взглядом как в добычу ястреб. — Насколько это опасно для Мариэль?
— Если бы у вас были нужные знания, иммунитет, вакцинация, — и не думаю я отступать, пичкая её сложными словами и размытыми формулировками. — Клиники, лекарства, доктора. Но у вас даже элементарного нет.
— И что же нам делать? — оборачивается она к Барту.
Богиня! Ведьма! Тьху! Перепуганная бабка, так переволновавшаяся за свою воспитанницу, что у неё аж руки трясутся.
— Думаю Дарья Андреевна знает, — кажется, безошибочно понимает к чему я клоню генерал. И даже если не понимает, то выбирает правильный курс довериться мне.
— Ага, — откидываюсь я к спинке и, не торопясь, делаю глоток. — Дарья Андреевна вообще всё знает. Только скажет вам не больше, чем вы мне.
— Неужели вам не жаль невинное дитя? — сцепляет Эрмина в замок дрожащие руки до побелевших костяшек.
— Жаль, очень жаль. Только знаете, что, милая ведьма? Если вам нужен был врач, какого чёрта вы выбрали меня? Нашли бы хирурга, чтобы он препарировал вашего короля как лягушку. Инфекциониста, чтобы давал вам консультации. Санитарного врача, наконец, который в курсе как организовать вам тут передвижной госпиталь. Лично я понятия не имею как предотвращать эпидемии и у меня из медикаментов единственный пузырёк зелёнки. Машкиной служанке я уже объяснила, что с ним делать. Со всем остальным — не ко мне. Моя задача на каком-нибудь из ваших дурацких алтарей ткнуть в себя ножичком поудачнее, чтобы долго не мучиться, и не задавать лишних вопросов. Хотя… зачем мне это? Один раз я вашего короля уже с того света вытаскивала. А сейчас если не проклятье, так оспа его всё равно скосит. И лично у меня пожизненный иммунитет, а вот вы, если вдруг почувствуете недомогание, озноб, головную боль, знайте, это оно.
— Что-то у меня уже голова разболелась, — сдавливает виски Эрмина.
— Налейте ей, Барт, чего покрепче, — киваю я.
— А что, это поможет? — оценив составленные на подносе графины, выбирает он тот, что с тёмно-янтарной жидкостью.
— Нет, но у меня к госпоже ведьме столько вопросов. Не хочу, чтобы она слегла до того, как я закончу. На ней и так лица нет, — отвечаю я, пока он наливает в хрустальный бокал на два пальца и подаёт Эрмине. — Пей, пей, баба Мина. Или как там тебя зовёт Мариэль?
— Эрми, — выпивает она до дна. — Она зовёт меня Эрми. Дарья, — снова подаёт она Барту стакан, — если вы знаете как вылечить ребёнка, умоляю, помогите нам.
— Пей, пей, баба Эрми, — смотрю я на вновь протянутый Бартом вискарь. — Я посмотрю насколько искренними будут твои ответы, — достаю я фотографию и прихлопываю её к столу, — а потом подумаю, что тебе сказать.
— Эрмина, лучше говори правду, — качает головой Барт. — Сейчас не время так рисковать.
— Уж очень сложную игру ты затеяла, Эрмина, — вздыхаю я. — И кажется, всё давно вышло из-под твоего контроля.
— Да, ты права. Но не вышло. Оно сразу пошло не так, — подумав, берёт она в руки снимок. Проводит пальцем по лицу на нём и, видимо, желая собраться с мыслями, впадает в некую меланхолию. — Вы не замечали, как причудливо порой складываются гены?
Со мной в унисон она вздыхает так тяжело, что, я щелкаю пальцами Барту, чтобы налил ей ещё.
— Как проходят века, и вдруг на старом портрете, на снимке мелькаю черты, которые вам так хорошо знакомы. Не замечали?
Она встаёт. Уходит к конторке, из которой, открыв ключом ящик, что-то достаёт.
— Ты так похожа на неё. А он так похож на Алказара, — выкладывает она на стол рядом мою фотографию и искусно нарисованный старый портрет.
— Георг? — разглядываю я рисунок. Грубые черты, дикий взгляд, заросшее густой бородой лицо. Честное слово, он ближе к обезьяне, как питекантроп, чем к человеку, но определённо это Гошан.
— Алказар. И пусть у меня отсохнет язык, если я говорю неправду, но он любил её. Девушку, что тогда попала в наш мир из твоего. Девушку, что он назвал своей невестой. Что привёл в свой дом и обещал любить до гробовой доски.
— И какое она имеет отношение ко мне?
— Думаю, прямое, — всё ещё всматривается в мою фотографию Эрмина. — Возможно, она даже твоя прапрабабка.
— А я-то грешным делом думала, что он хотел жениться на тебе, — поднимаю к глазам портрет Рекса. — И это ты, та самая обиженная Алказаром девушка.
— Нет. Как всё было бы проще, будь это я, — снова выпивает она до дна и отставляет бокал в другую сторону, чтобы его больше не пополняли. — Но законы того времени были суровее нынешних, а Алказар был старшим сыном в семье. Ради неё он хотел пойти против воли своих предков, отказаться от трона, нарушить традиции, но ему не позволили. Братья грозились начать междоусобную войну и передраться за трон. Границы едва сдерживали натиск соседей. Абсинтия рисковала быть стёртой с лица земли, если не найдёт надёжную поддержку. И между девушкой, которую любил и правильным династическим браком он выбрал… долг.
— А ещё позор, проклятье, изменявшую ему жену, и бесславную смерть от дизентерии, после того, как он похоронил единственного сына и остался без наследников, — подсказываю я, вызывая искреннее удивление на лице Эрмины.
Да, кое-что Ля Поль успел перевести, пока совсем не слёг. Кое с чем я даже разобралась сама, потому что в старых летописях полно рисунков, а не клякс.
— Это было очень сложное решение, — вздыхает она.
— И что самое печальное — неправильное. И дай-ка я догадаюсь, — закидываю я ногу на ногу. — Он сказал, что разлюбил её. Как её звали?
— Александра, — подсказывает ведьма.
— Да, ей он сказал, что другая теперь в его сердце. Вот на ней он и женится, а Сашка пусть отправляется восвояси. Я правильно понимаю? Вряд ли тот гордый Рекс снизошёл то того, чтобы объяснять ей все эти сложности про долг, честь и совесть.
— Влюблённая девушка, наверно, и не поняла бы их, — пересаживается на край диванчика Барт.
— Возможно, генерал, — на самом деле мне просто не хочется с ним спорить. — Но он выбрал худший из всех возможных вариантов: он разбил ей сердце.
— Так и есть, — из моих рук берёт портрет Алказара Эрмина, а потом передаёт его Барту. — Ну, а дальше ты знаешь. Свадьба. Подожжённый лес. И девчонка, проткнувшая себя кинжалом.
— Проткнувшая? Я думала, она сгорела.
— В объятом огнём лесу она спряталась за камнем, сказала: «Будь ты проклят!» и воткнула клинок себе в живот по самую рукоятку. И в этом дыму, среди полыхающих деревьев я уже ничего не смогла сделать.
— Да, я помню, твоя любимая отговорка.
— Потому что Алказар приказал поджечь лес, но сам бросился её искать. И мне пришлось прятаться, — берёт она у Барта портет, долго всматривается в него молча. — Мы встретились уже на остывающем пепелище. Тогда в гневе и горе я и прокляла весь их род, а ещё наложила запрет на перемещения, которые приносят одни несчастья. Алказар же унёс её бездыханное тело вместе с клинком, — кладёт она портрет на стол. — И я надеялась, что он его уничтожил, столько веков о нём было ничего не известно.
