Я осматриваюсь в заваленной шкурами и провонявшейся нафталином комнате, которую генерал Бартоломеус Актеон, граф Пандор (по имени замка) громко назвал «рабочий кабинет».
— Отвали, Георг! — развалившись в кресле в одном халате на голое тело, он вытягивает ноги к остывающему камину, пока я разглядываю висящие по стенам чучела. — Мне и так хреново. Зря ты вообще приехал. Заболеешь.
— Ты думаешь меня можно испугать парой волдырей и лихорадкой?
— Парой сотен волдырей, — задирает он покрытое сыпью лицо, чтобы на меня посмотреть. — Но подозреваю, что ты именно за этим и приехал. Не поддержать старого друга, а подцепить оспу и, желательно, сдохнуть.
— Я тебя умоляю, — рассматриваю я голову оленя с огромными ветвистыми рогами. Что-то есть в ней общее с хозяином кабинета, но пока не пойму что. — Этой ветрянкой меня должна была наградить собственная дочь. И мне не пришлось бы ради этого тащиться к старому дятлу, который, когда болеет, становится капризным и нежным, как барышня. Я вообще только жить начинаю.
— У тебя есть новости? — устав на меня таращиться, отворачивается Барт.
— Ты думаешь я бы промолчал, если бы были у меня новости, — сажусь я на шкуру перед камином, чтобы поворошить догорающие угли. — Прошла неделя, а её так и нет.
— Наверно, что-то пошло не так, — вздыхает Актеон. — А ты что думаешь?
— Я не знаю, что думать, Барт. И мысли у меня уже самые мрачные. Сначала она не ответила ни на одно моё письмо.
— Георг, она не хотела давать тебе надежду. Ведь никто не знал, получится ли у неё вернуться, — не просто вяло возражает, а прямо кидается он на её защиту.
— Остепенись, болезный, — кладу я на угли ровненько поколотые поленья. — Просто вёл я себя как мудак. И не надежду она не хотела мне давать, а сомневалась, вот и не отвечала. Во мне сомневалась. И я её не виню. Представляю, сколько бессонных ночей она провела, прежде чем решиться. Это ведь не на рынок за зеленью сходить, даже не из города в город переехать, а сменить целый мир. Не временно. Навсегда.
— Я с трудом представляю каково ей было, — вздыхает Барт. — И не знаю, что выбрал бы я, будь у меня такой выбор. Но всё же она решилась. Так же твёрдо и без колебаний, как воткнула в себя тот кинжал. Засомневайся она в тебе хоть на секунду, и не сделала бы ни то, ни другое.
— Ты меня успокаиваешь, да? — гляжу на потрескивающие, разгорающиеся дрова. — И всё же я её обидел. Своим недоверием, подозрительностью, скрытностью.
— И это она тебе тоже простила. Как простила и всё остальное, что было до, иначе ты бы сдох на том алтаре или чуть позже, и у неё ничего бы не получилось. Ты напрасно терзаешься, Георг, она тебя простила, — закидывает он ногу на ногу, но видимо, это доставляет ему неудобства, потому что, поморщившись, ставит ноги рядом, как были, и одаривает меня взглядом мученика. — А вот если ты пришёл ко мне облегчить душу, то точно не по адресу. Пусть герцог Фогетт отпустит тебе грехи. Или ему, не имея сана, не положено?
— Не положено, — не сводя с него глаз, поднимаюсь я. — Но я пришёл за правдой, Барт. И хочу её услышать от тебя, — нависаю я над ним грозовой тучей. Вы даже не сказали мне. Ничего не сказали, пока мне не принесли ту посылку и в ней два вязаных шарфа. Вы всё скрыли. Всё! И как договорились. И что провели этот ортов обряд.
— Не пыли, Георг. Для человека, который сам не любит распространяться о своих планах, ты не многого требуешь от других? — усмехается этот наглый Медведь.
— Хочешь сказать, что тоже не хотели меня обнадёживать?
— Именно так, — сползает он на кресле ниже и кладёт голову на спинку. — И судя по тому, что сейчас с тобой творится, были правы.
— Правы в чём? — шумно выдохнув, отворачиваюсь я и решаю куда податься-то в этом логове: к столу, окну, книжным шкафам. Выбираю стену с картиной. Ортовы заговорщики! Выпороть бы их хорошенько.
— В том, что ты теперь места себе не находишь. Дёргаешься, истеришь, как баба на сносях.
— Можно подумать до этого я был спокоен, — разглядываю я уютный городок с черепичными крышами, синее море с барашками, на которые художник не пожалел белил, перевёрнутые кверху днищами лодки на берегу, развешанные сети. И далеко в тумане на скале сложенный из розового камня замок. Именно по этому замку и можно узнать Исваан. Замок Грёз на Берегу Вечного Счастья. Говорят, он даже существует.
— И да, я воспрял духом, когда получил послание и подарок. Обрадовался. Да что там! Постригся, бороду укоротил!
— И зря. Был лохматый Серый Пёс, а теперь просто Серый Пёс. И ты не просто терпеливо ждёшь, ты теперь весь на измене. А эти шарфы, кстати, она вязала и пока жила в замке, — вздыхает Барт.
— Хочешь сказать, что всё это время они и были здесь? Просто к первому снегу мне передали посылку, оставленную ей несколько недель назад?
— Я не знаю, Георг, — мотает головой Барт. — Правда, не знаю.
Но я слишком хорошо знаю своего друга, чтобы не понять, что в этом движении что-то не так. И он знает больше, чем говорит.
— Врёшь ты ещё хуже, чем успокаиваешь, Барт. Не могла бы она ни с кем договориться. Просто физически бы не смогла. После ареста она не возвращалась в замок. И шарф, что она вязала там, так и остался незаконченным.
— Не находишь это символичным? — усмехается Медведь. — Значит, у неё осталось незавершённое дело. Чем не повод вернуться?
Глава 11. Георг
— Она вернулась, Барт! Вернулась! Только где она, чёрт бы тебя побрал? Кто она? — бросаю я созерцание пейзажа и возвращаюсь, чтобы посмотреть в его бесстыжие глаза.
— Она должна была оказаться в месте, которое считала своим домом. Там, где ей было лучше всего, — и не думает он тушеваться под моим взглядом. — И было бы логично, что это окажется дворец, правда? Но, как я уже тебе сказал, видимо, что-то пошло не так.
— Где бы она не оказалась, почему она просто не придёт во дворец и не скажет, что это она?
— Как это делают десятки других девушек? — хмыкает он. — А если она просто не помнит ни тебя, ни прошлой жизни?
— Тогда что бы сделал ты на её месте?
— Уж точно не обивал бы пороги твоей резиденции, — отмахивается он, — даже если ничего бы не забыл. Особенно, если бы не забыл.
— Хочешь сказать, что я должен сделать больше? Что я сам должен её искать? Или что я её недостоин?
— Я хочу сказать, что ты ни черта о ней не знаешь, Георг.
И снова этот жест головой, резкий, рваный, словно он хочет от меня отмахнуться как от надоедливой мухи. Словно он в корне со мной не согласен, недоволен тем, что я делаю, но, как обычно, он примет любое моё решение и не возразит. Не потому, что я его не послушаю. А потому, что тоже знает меня как облупленного: чем сильнее он будет мне возражать, тем сильнее я упрусь.
