— В вашей семье что, других женских имён не знали? — хмыкаю я.
Глава 37. Даша
— Я старшая, но незаконная дочь герцога, — вздохнув, продолжает Конни. — Это имя отец выбрал мне сам. И обещал жениться на моей матери, но вместо этого всего лишь подарил ей крошечный замок и выделил пособие на моё содержание, даже дал мне своё имя, но женился на другой. И вот та другая и назвала его законную дочь тоже Коннигейл.
— В отместку мужу? Или просто так совпало?
— Совпало. О том, что у него есть другая женщина и дочь, его молодая жена узнала после рождения Конни.
— И как же она к этому отнеслась? — присаживаюсь я на второй стул, обняв свой пуховик.
— Как любая добродетельная клуша, — презрительно кривятся её губы. — Пыталась окружить меня заботой и добротой. Особенно после того, как моя мама заболела и умерла.
— Но ты, конечно, не нуждалась в её милостыни? — усмехаюсь я.
— Конечно, — гордо вскидывает она голову. — Я вообще ни в чём не нуждалась. Ни в их жалости, ни в жалких подачках. Ни в детстве. Ни когда подросла. А особенно после того как у меня появился Лоренс. Мой учитель танцев, — отвечает она на мой немой вопрос "Что за Лоренс?". — Отец решил готовить нас с Конни к светским приёмам и балам. И хоть мне восемнадцать уже исполнилось, да и танцам меня уже обучали, я не могла выезжать одна, только сопровождать свою законорожденную сестру. Вот к её совершеннолетию мне и наняли учителя.
— И вы с ним, значит, закрутили любовь? — догадываюсь я и без подсказок.
— Но отец был категорически против выдать меня на него замуж. Тогда Лоренс уехал в Бриденс и обещал меня ждать, сколько потребуется.
— И не дождался?
— Дождался, но, когда в поместье отца случился пожар, меня не признали законной наследницей его земель и даже подаренный им замок отобрали, оставив на улице, — встаёт она, чтобы снять дорожный плащ, а потом подойти к окну.
— Вижу законы на втором континенте тоже не отличаются гуманностью.
— А я была такая дура! — опирается она руками в створ окна. — Я ехала с уверенностью, что он меня любит. Что примет с радостью. Но он оказался жадным, меркантильным гадом, который надеялся получить мой титул и богатую жену. А когда узнал, что ни то, ни другое ему не светит, просто выставил меня из своей облезлой лачуги. Вот так я и оказалась в Литруме, — разворачивается она.
— А фамилия у твоего Лоренса есть?
— Лоренс Мартен, — усмехается она. — Ортов Лоренс Мартен, лишивший меня невинности и отказавшийся жениться. Теперь ты понимаешь почему я так ухватилась за эту возможность попытать счастья в королевском дворце?
— С трудом, Коннигейл, — встаю я. — С большим трудом. Никто не заставлял тебя быть сукой, выбор всегда был за тобой.
И я намеренно не спрашиваю у неё про пожар, потому что уверена — соврёт. Столько в ней злости на погибшую семью, что не удивлюсь, если этот пожар она сама и устроила. Хоть всему остальному верю. И никак не комментирую её историю. Остальные части этой головоломки я соберу сама.
Если она пыталась меня разжалобить — напрасно. Если ищет поддержки и защиты — тем более зря. А какая связь между ней и Годелин, возможно, она и сама понятия не имеет. Но это я тоже выясню сама.
Я велю Салазару поставить у её комнаты такую охрану, чтобы муха мимо не пролетела без позволения. И глаз с этой жучки не спускать! А то расслабились они, видите ли круглосуточного режима наблюдения озвучено не было, да и выходить ей из комнаты было разрешено. Только территорию замка покидать не велено. Как к возможной дочери императора к ней относились со всем уважением, как к гостье.
— Если она дочь императора, то я — испанский лётчик, — ворчу, направляясь к комнате Мариэль. Вот только как бы я не относилась к Эрмине, явно не просто так она заинтересовалась этой девицей и приняла её за наследницу Трэса. Что-то их наверняка связывает.
И с мысленным обещанием выяснить всё у Эрмины лично, я, как есть, с вещами, заглядываю в комнату к Машке, надеясь застать её спящей.
Но комната малышки пуста.
Её кровать, как полагается девочкам, с розовым балдахином. Её мягкие игрушки, посаженные в изголовье. Её куклы, расставленные по полкам.
У меня аж ноги подкашиваются, когда я бросаю своё добро посреди детской и выскакиваю в коридор.
— А за ребёнком кто-нибудь смотрит? — пытаю я Салазара. — У её комнаты почему нет охраны? Что вообще за безответственность?
«А если эта Конни надумала не просто сбежать, а в качестве заложницы прихватить с собой Машку? — возникают в голове мысли одна ужаснее другой. — А если Машка встала ночью и заблудилась спросонья? В таком огромном замке не мудрено».
Может и дурные мысли, и глупые, но у меня аж сердце заходится, пока я бегаю по замку, разыскивая её.
А когда, наконец, нахожу в зимнем саду у фей, так стискиваю в объятиях, что она пищит.
— Прости, прости, — отпускаю я её, облегчённо вздохнув, потому что тут рядом с ней и охрана, и прислуга. И глаз с неё не спускают. Что бы я там себе ни напридумывала, а о ребёнке заботятся. — А ты чего тут в такую рань, Маш?
— Утром здесь распускаются цветочки. Смотри, — заворожённо тянет она руки, раздвигая траву.
— Ой, прости, я кажется нечаянно несколько цветочков помяла, — поднимаюсь я, оглядываясь на нанесённый моей задницей урон.
— Не страшно, она их сейчас вылечит, — где-то над ухом у меня звучит знакомый голос.
— Карло! Дружище! Ты ли это? — оборачиваюсь я.
— Дарья Андреевна?! — давится он дымом, поперхнувшись от своей неизменной папироски и взмывает вверх, толком не прокашлявшись. — Па-а-ап! Папа!
— Да ты чего орёшь-то? Всех перебудишь! — выглядывает дон Орсино из домика, похожего на скворечник, только приделанный не к дереву, а к стене.
— Она вернулась, пап! — тянет его вниз Карл. — Вернулась! Дарья Андреевна!
— Ох, ты ж, твою мать, — уже готовый слететь вниз, спохватывается благородный дон, что он без портков, в одних семейных трусах в полоску да майке-алкоголичке, как и полагается порядочному семьянину.
Глава 38. Даша
— Ну, ну, Карлито, — глажу я по голове распластавшегося на моей груди и расчувствовавшегося, чего с ним никогда не бывало, фея.
— Я думал, вы погибли. Думал, мы вас больше никогда не увидим, — всхлипывает он.
— Не дождётесь! — взлохмачиваю я его бирюзовые кудряшки, а когда он взлетает, чтобы отвернувшись, вытереть слёзы, приседаю к Мариэль, протягивающей мне нежно-голубые «ландыши». — Какая красота! — в первую очередь тянусь я к ним носом.
— Это пушкиния, она не пахнет. Здесь лес решил, что уже пришла весна, — опускается рядом со мной на траву феечка, возраста матери Карла, но очень грустная. — Сначала отцвели адонисы, теперь ландыши и пролески. А это белоцветник, — добавляет она к моему букетику ещё цветок с трогательными зелёными пятнышками на уголках колокольчиков.
