— Кроме одного. Что именно эти два имени Даша и Годелин, стояли рядом, — тихо, устало повторяет Феодора. — И мне жаль, что мы ошиблись. Впрочем, хорошо, что ошиблись, — гордо вскидывает она голову. — Я очень рада, что ты действительно нашёл, что искал. И надеюсь, что разорение сокровищницы Рексов принесёт стране хоть малейшее, хоть предсмертное, но облегчение.
Её злые слова вонзаются арбалетными стрелами в грудь. И только маленькая тёплая Дашкина рука, сжавшая моя пальцы, не даёт мне пошатнуться, когда меня словно пробивает навылет.
— Значит, все эти люди, — перехватив покрепче Дашкину руку, показываю я Феодоре на портреты. — Эти маркизы, герцоги, монархи, все эти солидные, уважаемые аристократы, эти отцы и матери, которых я никогда в жизни не видел — все они верят в меня больше, чем ты. Больше, чем моя крёстная мать, родная тётка и сестра моего отца, в чьих жилах течёт моя кровь. Ведь они доверили мне самое ценное — судьбу своих дочерей. А ты беспокоишься о безделушках, часть которых уже давно рассыпалась в пыль, часть — заржавела, а часть просто оказалась никому не нужным хламом. Вот что горше всего, Феодора. Что ты не веришь в меня. Что считаешь меня неспособным отстоять свою страну и одержать победу.
— Я верю в тебя, Георг, — спокойно, с достоинством качает она головой. — Только в тебя и верю. Теперь даже больше, чем когда-либо прежде. Но самые сильные львы погибают в схватках. Самые выносливые скакуны падают, не осилив дороги. Боги и те смертны. А ты всё же человек. И ты взвалил на себя непосильную ношу. Одному тебе её не поднять. Без поддержки извне. Без помощи.
— Я не один, Феодора.
Она выразительно, оценивающе смотрит на Дарью, потом на Барта, застывшего у моего плеча, чуть позади, а потом снова переводит взгляд на меня.
— Ты один, Георг.
— Нет, — упрямо качаю я головой. — А ты хотя бы догадываешься, какова цена этой поддержки?
— Мир, Георг. Просто мир, — разворачивается она, чтобы уйти. — Я верю, мы справимся с эпидемией. Знаю — переживём зиму. Но война, — качает она головой, — это боль, кровь, разрушения. Это — смерть. И это единственное, что уже не исправишь.
— Не я начал эту войну, Феодора. Не на моих руках будет эта кровь.
— Но в твоих силах её остановить. И если ты этого не сделаешь, то уже будет не важно кто прав, а кто виноват.
Она покидает комнату, не дожидаясь ответа. Да и проку в нём! Что бы я сейчас ни сказал, даже в глазах собственной тётки это будет звучать или как глупая бравада, или как жалкое оправдание.
Хочется зарычать, пнуть, уничтожить что-нибудь, разбить, хотя бы костяшки рук.
— Прости, — оставляю я Дашку, давая понять, что идти за мной не надо.
Не хочу… не могу, чтобы она видела меня таким. Злым. Бешеным. В ярости. Когда мне хочется порвать кого-нибудь в клочья, придушить собственными руками. Прямо сейчас начать войну. Прямо сейчас поехать и изрубить ортово имперское войско в капусту, а не вести эту огову дипломатию. Не отвешивать эти поклоны. Не выслушивать эти упрёки.
Но я король этой страны, а не полоумный варвар. Мне не плевать на свой народ, семью, страну. Хоть все эти решения и даются мне непросто.
Да, я ортов король этой страны, а не обычный человек. Я должен смочь. И я смогу!
Но, выскочив на улицу, я не могу даже заорать, чтобы меня не услышали. Мне же вообще не положено испытывать чувства.
К счастью, на заднем дворе в пеньке торчит топор. И стоит огромная сучковатая чурка, с которой так и не справились.
И я машу колуном словно в забытьи. В остервенении. С ожесточением, свирепостью человека, которому есть что терять. Словно от того, смогу ли я расколоть это дерево, зависит справлюсь ли я со всем остальным. Я рычу и матерюсь, вырубая из плотной древесины щепки. Но даже когда разваливаю пополам кряжистый чурбак, лишь перехватываю топор и продолжаю им махать с неистовством буйно-помешанного до полного изнеможения, пока не превращаю огромную чурку в кучу маленьких поленьев. И тогда только бросаю инструмент.
— Силён, силён. Размялся? — спокойный, усталый, родной голос Барта. — Накинь-ка, а то ещё простынешь.
Он укрывает меня поверх промокшей насквозь рубахи своим плащом. Долго сидит со мной рядом на пеньке и курит, ни говоря ни слова.
— Каждому даётся по силам, Ваше Величество, — наконец, тушит он окурок и помогает мне подняться. — И, может, твоя ноша и тяжелее, чем у других, но тебе и дано больше. Не слушай никого, — встряхивает он меня за плечи. — Если не ты, то никто с этим не правится. А ты, справишься, Георг. Справишься, как всегда.
— Да, Барт, — киваю я, легко, спокойно, ровно выдыхая. — Не я, вместе мы справимся. Как всегда. Всё, как всегда.
Глава 49. Даша
Я ничем не могу ему сейчас помочь. Сейчас — ничем. Иногда нам действительно нужно побыть в одиночестве. Просто в одиночестве.
Я видела, что за ним вышел Барт. Видела, как генерал закурил, стоя у крыльца. И как медленно тлела в его пальцах папироса, про которую он забыл, задумавшись.
Барт стал бриться и курить. Стал хмур и неразговорчив. Это внешне. Что творится у него в душе — я могу только догадываться.
А вот о том, что и кому хотела сказать Феодора, я поняла и так. Если в двух словах, то: я не подходящая для Георга Пятого партия. И она добилась своего: я её услышала.
— Одевайся! — командую я Катьке, так и сидящей на диване, практически в той же позе, что мы её и оставили.
— Зачем? — вскидывает она голову, словно пробудившись.
— Поедем к Эрмине. Только никому не говори. Поедем одни.
Не удаётся мне избавиться только от обоих своих охранников. И Катька настаивает на экипаже, а не прогулке верхом. Впрочем, я давно собиралась проехаться как раз по той дороге, что длинная, но ведёт прямо к Белому замку. И Катарина соглашается, что это будет приятнее, пусть и дольше — ехать, чем брести по лесу по колено в снегу.
Да и поговорить нам есть о чём.
— Ну, рассказывай! — кутаюсь я поплотнее в плащ в холодной карете, выглядывая в надвигающиеся сумерки. К Эрмине явно доедем уже в темноте. Но об этом я не переживаю. Главное, душа моя спокойна за Машку. Элизабет как раз повела девочек кормить. И уж о том, что внучка в надёжных руках, я даже не сомневаюсь.
— Даже не знаю с чего и начать, — вздыхает Катарина.
— Начни с Дамиана, — подсказываю я. — Мне кажется, когда я видела вас в последний раз вместе, вы были счастливы.
— Мы и были счастливы, — тоже зябко кутается она в плащ. — Но очень недолго. Я даже не знаю, как тебе об этом сказать. Но наверно, только ты одна меня и поймёшь. В общем, всё изменилось. Давно изменилось. Я, он, наши чувства. За тот год, что мы не виделись, всё стало другим. А мы просто жили воспоминаниями и глупыми надеждами.
— Они не оправдались?
