— Зинанта, — кивает он.
— А как Годелин сюда попала, знаешь? — кошусь я на девушку, которую кажется ничто в этом мире больше не интересует, кроме затяжки на платье, из которой она вытаскивает нитку.
— Зинанта сказала, что её отец скоро умрёт, но она знает, как ему помочь. Для этого Годелин должна поехать с ней.
— И доверчивая девочка села на корабль, никому ничего не сказав, чтобы спасти своего отца?
— На самом деле она совсем не такая, — вздыхает он, глядя как та с отупением сумасшедшей наматывает на палец выдернутую нитку. — Она бойкая, смелая, отчаянная, совсем как вы. Зинанта так и не смогла заставить её делать то, что ей нужно.
— И тогда она решила найти более покладистую Коннигейл и поменять их телами? — догадываюсь я.
— Но Коннигейл сбежала прямо во время ритуала. А Годелин теперь чем-то травят, что она стала такой, — снова тяжело вздыхает он.
Где-то высоко в небе пролетает птица. Тень её недолго скользит по каменному полу и исчезает.
— Вот же гадство, — поднимаюсь я и задираю голову к окну, потому что эта тень вдруг наталкивает меня на одну мысль. — А эти окна что, не зарешечены?
Глава 77. Даша
— А это даже не застеклено. Я его разбил, — поясняет Амато. — И меня приковали после того, как я сбежал.
— А Годелин? — поворачиваюсь я, но тут же разочаровано машу рукой. — Да, за неё не боятся. Ей в таком состоянии вообще ничего не надо.
— Даже если она вылезет, то, наверно, так и сядет у разбитого окна, потому что не понимает больше ни что делать, ни куда идти, ни кто она.
— А кричать? Звать на помощь пробовали?
— Бесполезно. Наверное, ведьма наложила какое-то заклятье: нас словно не существует. Никто нас не слышит, и что здесь происходит — никто не видит.
— Вот сука, — упираю я руки в бока. — Но ведь я-то вылезти могу?
Оцениваю размер бойницы, ширину своих бёдер. И тут вспоминаю про противоядие, которое дал мне Шако. Ведь как знала — взяла его с собой.
— Травят, говоришь? — снимаю я с шеи шнурок и заглядываю в кружку, что стоит на полу. — А у тебя обычная вода или тоже какой-то отвар?
— Обычная, но её так мало, что на двоих при всём моём желании не хватает. Да Годелин её и не берёт.
— Да и хрен с ним тогда, — возвращаюсь я в комнату за ковшиком. Логично предположив, что если противоядие сработает, то можно его и этой гадостью запить. — Слушай сюда, — обращаюсь я к Годелин, но, встретив её растерянный взгляд, поворачиваюсь к Амато. — Нет, лучше ты. Помоги-ка мне, — разворачиваю я свёрточек.
Чёрный комочек териака напоминает прополис. Такой же немного липкий. Так же специфически пахнет.
— Шако сказал, что универсального противоядия здесь на три дня. Растворять в горячей воде. Но с водой я так понимаю проблемы. И, как думаешь, если его просто разжевать? И запить?
Вопрос, конечно, риторический, ибо выбора у нас особо нет. Но всё же фей соглашается.
И пока ободком кружки на полу я пытаюсь разделить териак на три части, меня невыносимо начинают душить слёзы.
Я стараюсь не думать, что там творится с Гошкой. Стараюсь не гадать, что он может предпринять. Но глядя на эту свихнувшуюся девочку, с огромными, пустыми, как у куклы, голубыми глазами, на синяки на руке фея от железного браслета, осознавая всё отчаяние и реальность этой ситуации, что мы в настоящем плену, что их держат тут не одну неделю, мне нестерпимо хочется сесть, уткнуться лицом в колени и зарыдать.
«Только бы Георг ничего не подписывал с отчаяния! Только бы не подписывал, — скребётся у меня в душе мысль, которую я всеми силами гоню. — Только бы не решил ради меня наделать глупостей».
— Так, ты давай жуй, — подаю я кусочек териака Годелин. Жду, пока она послушно засунет его в рот, и только потом поворачиваюсь к фею: — А ты черти план замка, — сдвигаюсь я в сторону, давая ему место рядом с собой на полу и камешек.
Понятия не имею, удастся ли мне выбраться. Не знаю, что я буду делать дальше. Но, если есть хоть единственная возможность, я попробую. Дождаться бы только темноты.
И я меряю шагами комнату, пока, проглотив кусок териака Годелин спит, свернувшись калачиком под одеялом, а фей рассказывает мне всё, что с ними произошло.
Про Зинанту. Ритуал. Как его похитили. Как они живут тут, понятия не имея сколько дней или недель уже прошло и что их ждёт. Как ночами становится холодно. И как иногда, когда у окна остановятся поболтать какие-нибудь прачки, удаётся услышать новости.
Ровно в определённое время под дверь суют три миски какого-то варева. И в поставленную мной по просьбе фея посуду плещут отвара и немного воды. Причём отвара в один ковшик, но явно на двоих. И сглотнув слюну, я понимаю почему у Годелин не было выбора пить отвар или нет. Жажда невыносимая. Но от меня они подчинения не дождутся. Сегодня точно нет.
Стоя с тарелкой тёплой бурды, я думаю, будить ли девочку, пока эту пищу ещё можно есть, но она просыпается сама. И в первую очередь смотрит на меня ошарашено.
— Ты кто?
— Так. Ясно. На колу мочало, начинай сначала, — сажусь я к стене на пол по-турецки, пока Амато пытается объяснить Годелин что тут происходит, и ставлю свою миску на колени.
«Чем бы это ни было, а подкрепиться не помешает», — соскребаю зубами с ложки липкое месиво. На вкус какая-то сечка или комбикорм. Помню бабушка курам такой запаривала. Ещё картофельные очистки туда толкла. Судя по запаху, сюда их тоже добавили.
— Невеста Георга Пятого? — обретший звук голос Годелин заставляет меня поднять глаза от каши.
— Собственной персоной. Дарья Андреевна. Но мы пару часов назад уже знакомились.
— Да, да, я слышала про вас, — неожиданно пересаживается она ко мне на пол. — Вы из другого мира. Папа рассказывал, что вы жизнью пожертвовали ради короля. Это правда?
— Ну, выбора у меня особо и не было. Иначе он бы умер. А мне без него жить как-то невмоготу, — рассматриваю я её с удивлением. Неужели подействовало?
— Я тоже решила, что, если у меня есть хоть один шанс спасти отца, я им воспользуюсь, — вполне осмысленно блестят её глаза в свете выползшей на небо луны — единственный источник света в этой тюрьме. Но потом девушка словно что-то вспоминает и сникает. — Жаль, что у меня не получилось. Если бы Коннигейл не сбежала, если бы Зинанта смогла до конца провести ритуал, отец остался бы жив.
— Вот пи… пихта гватемальская, — бросаю я ложку. — Она что сказала тебе, что это Конни во всём виновата? И что твой отец умер?
Она кивает опущенной головой, а потом вытирает потёкшие слёзы.
— Ну, ну, девочка моя, — отставляю я в сторону тарелку и прижимаю Годелин к себе. — Прекрати немедленно плакать. Жив твой отец. Уверена, что даже поправляется. Ещё замуж тебя выдаст. И с внуками твоими понянчится успеет.
