— Я обещаю, — шепчу я.
Он укрывает меня сверху своей рубашкой. Крепко прижимает к себе. И я тихо засыпаю под его спокойное дыхание.
А когда просыпаюсь, он уже умер.
Глава 82. Георг
Над полем стоит такой густой туман, что я едва различаю всадников, что едут со мной рядом. Едва узнаю очертания императорского дворца, темнеющего за крепостными стенами. Хотя тошнотворный запах рыбы, что долетает сюда из гавани, расположенной буквально у подножия императорского холма, не спутать ни с чем.
И пока мы подъезжаем к императорскому замку, я думаю о своих предках.
Мой дальний предшественник Рекс Храбрый Третий в те времена, когда Рекс ещё было именем, успешно отразил все претензии на трон со стороны жадных соседей, как никогда укрепил королевскую власть в Абсинтии, и, наверное, ещё много чего сумел бы совершить, если бы не его излишне деятельный и отважный характер. Он погиб под Лютцем нелепо, но героически: заблудился со своим эскортом в густейшем тумане и нарвался на врагов. Бой был яростный, но очень короткий по причине неравенства сил. Но с тех пор в память о Рексе Храбром в день его гибели принято печь пирог с голубями — его любимое блюдо.
Не знаю, почему сейчас мне вспомнился именно он. Наверное, из-за тумана. Но я точно знаю, что, если этот день станет днём моей гибели, в мою честь не будут выпекать пироги.
Меня проклянут за то, что я поставил на карту не только свою жизнь, но и жизнь преданных мне людей ради женщины. И это будет свершившийся факт. Вряд ли историки станут вникать в такие сомнительные подробности, что мы выстояли эту ночь на тридцатиградусном морозе лоб в лоб с имперскими войсками, не отступили ни на шаг, не дрогнули, не испугались, не сдались и не выпустили ни одной стрелы, а потом я сам взял и сунул голову в петлю.
Да, я дал время, и я его выждал. Я дал слово, и я его сдержал. Но, когда ослабленная болезнью и промёрзшая до костей армия Империи, бросив свои рубежи, трусливо сбежала обратно за Безымянные горы, мы не разбили их в спину, не погнали с позором до столицы, но и не вернулись домой.
Вряд ли историки простят мне тот факт, что, практически одержав победу, я собрал небольшой отряд и лично отправился к стенам императорского замка. Вряд ли поймут, что стерпеть такое оскорбление, что мне нанесли, похитив любимую, значит, струсить. И если я не стал сражаться за женщину, то недостоин и страны.
Если, конечно, в итоге победителем окажусь не я. Если всё, что я понял из замыслов Филиппа окажется не верным. То, почему на границе беспрепятственно пропустили авангард всего в сотню человек во главе со мной. Почему за весь путь мы ни разу не встретили ни засады, ни сопротивления. И то, почему нам разрешили доехать аж до самого императорского замка.
Филипп не хотел войны. Но он получил её и проиграл. У него остался последний шанс — встретиться лично со мной, но не за столом переговоров. Такую горстку вооружённых людей, что приехала со мной, если что, рассчитывают уничтожить без особых проблем и шума. И такие мелочи как богиня и двадцать зелёных человечков с крыльями, что я взял с собой, просто не берут в расчёт. А зря. Очень зря. Тем более, что в Империи нас боятся. Очень боятся.
Меня даже смех берёт, насколько боятся, когда туман рассеивается. Все пять имперских королевств прислали свои войска, чтобы отразить нападение кучки «бывших наёмников». И лично Филипп Альбрехт Де Госс, герцог де Ларс, Император Пять Королевств спускается по дороге с холма во главе остальных глав государств.
Но мне плевать сколько этих шишек на ровном месте там едет с ним. Главное, моей девушки с ними нет. И настроение моё резко, прямо-таки критически ухудшается.
— Ваше Императорское Величество, — церемонно раскланиваюсь я, когда они останавливаются, а многочисленные всадники элитных королевских гвардейцев встают за спинами своих лидеров ровными шеренгами в пару тысяч воинов.
— Георг, — кивает Филипп, а его прихвостни довольно улыбаются: видимо, я кажусь им лёгкой добычей, и очень рассмешил их и наш вид, и наше количество. И наше притороченные к сёдлам тулупы особенно. На них они прямо показывают пальцами.
Да в их поздней осени, с тёплым бризом, что веет с океана, зима ещё кажется им глупыми сказками северян. Ну, что ж, раз даже бегство Объединённой Армии Империи не убедило их в том настолько это серьёзно, надеюсь, мне лично удастся стереть с их надменных рож эти дерзкие улыбки.
— Не вижу, чтобы ты сильно торопился вернуть то, что забрал у меня, Филипп. Хотя мне точно известно, что девушка за этими стенами, — я даже голос не особо повышаю, хотя звучит он всё равно громко.
— Я редко делаю то, что мне указывают. Только то, что хочу, — Филипп в отличие от остальных бледен и на его разбитом лице нет ни тени улыбки, хотя его холуи ржут в голос. — Но лично для тебя, Георг, я повторю: твоя девушка не у меня. К её похищению я не имею никакого отношения.
— Счастливый ты человек, Филипп, раз можешь позволить себе делать то, что хочешь. А я вот всё больше делаю то, что должен, — усмехаюсь я. — Но раз ты даёшь своё слово, что её там нет, значит, не будешь возражать, если я пойду и посмотрю?
— Конечно, буду, — вскидывает он подбородок. — И я позволил тебе доехать до границ своего замка исключительно из уважения к тебе, Георг. Но не переходи границы дозволенного. Наши страны никогда не воевали. Мы не нарушали договора, что заключили наши предки. Наши отцы дружили. Кто-то решил нас рассорить, Георг, но я свято верю, что ты обуздаешь свою вспыльчивость и горячность, проявишь благоразумие и мы вернёмся за стол мирных переговоров.
— Нет, Филипп, время мирных переговоров давно прошло. Твоя армия с позором сбежала, оставив границу. И это я проявил великодушие, не воспользовавшись твоей слабостью и не сделав Империю частью своей страны. И ты не хуже меня знаешь, что мне это по силам. Это я последний раз предлагаю тебе проявить благоразумие и отойти в сторону. Я сам с этим разберусь, если ты настолько слеп, что не видишь какое чудовищное беззаконие творится с твоего молчаливого согласия. Да, наши отцы дружили. Да, наши предки воевали. Но всегда это была честная борьба, мужская, справедливая. Никогда мы не воевали с женщинами и детьми. Никогда у отцов не похищали дочерей. И матерям не приходилось разыскивать сыновей. Но всё изменилось. Ваше двоебожие породило безбожие. И пришло время положить этому конец.
— Мы будем отстаивать нашу веру. И, если придётся, значит, с оружием в руках.
— Надеюсь, не придётся. Ибо вы поверите мне на слово. Вас что-то рассмешило, господа? — осматриваю я лыбящихся вассальных недомонархов. — А так?
Я не делаю даже никаких знаков. Мы обо всё договорились заранее. Получив по заряду зелёных искр, благородные рысаки под прихлебателями императора резко превращаются в пони.
Смятение. Растерянность. Филипп беспомощно разворачивает своего коня. По рядам проносятся резкие смешки. А когда исчезают и пони, а благородные короли падают в пыль — дружный смех.
