— Я уже понял, — тоже вытер он слёзы, прекращая смеяться, а потом снова скривился, словно давясь приступом смеха, но вместо этого зарыдал. Сел на пол, положив рядом ИЖ, и зарыдал. Отчаянно. Искренне.
Дерьмо. Я выдохнул, глядя, как он давится слезами, но не двинулся с места.
— Я думал, что это вы, — всхлипнул он. — Вы мой отец.
Чего? Мои глаза поползли на лоб. И лёгкий холодок пробежал по спине, заставив всматриваться в его лицо снова. Нет, теоретически я, конечно, мог. Мне было восемнадцать. Его мать не намного старше меня и до сих пор довольно привлекательная женщина. И я мог её даже не запомнить, чего уж. И он мог бы… я скользил глазами по русым волосам, широким, но ещё худым плечам (в двадцать два я тоже был худым). Высокий. Серые глаза. Блядь! Но нет. Нет, нет, нет.
Нет! Провалиться мне на этом месте!
Так вот что его смутило, когда он рассказывал об отце. Вот почему краснел.
— Это не я, — сказал я сухо.
— Знаю, — шмыгал он носом, вытирая рукой слёзы. — Я проплакал три дня, когда узнал, что мой отец правда давно умер. Не над тем, что его пришили. Над тем — что я не ваш сын.
— Не могу сказать, что мне жаль, — подал я ему руку, помогая встать. Скривился, когда почувствовал, что она мокрая, и брезгливо вытер ладонь о его пуловер. — Что именно ты хотел мне сказать, когда подкинул эту фотографию, криминальный гений?
— Я знаю, что это не вы убили Луку, — нагнулся он, поднял ИЖ и брошенный лист.
— Эка невидаль. Не поверишь, но я тоже это знаю.
— Нет, вы не поняли, — протянул он мне и то, и другое. — Я знаю это точно. Потому что знаю кто убил Вадима Лукьянова.
Глава 20. Евгения
Звонок в дверь застал меня за приготовлением нехитрого завтрака.
Я как раз выкладывала с противня хлеб с запечённым сыром, когда тишину квартиры вспорола хриплая трель. Я замерла с подносом в руках и боясь, и надеясь, что это Он.
Но пока шла к двери, оставив на столе в кухне и поднос и прихватку, по настойчивому дёрганью ручки уже знала: не Он.
Распахнула дверь, давая понять: заходи, но не произнесла ни слова.
Да и моя сестра не торопилась здороваться. Смерила взглядом.
Я не осталась в долгу:
— Если ты пришла попросить, чтобы я ничего не говорила твоему мужу, можешь не волноваться: от меня Михаил ничего не узнает.
— С чего ты решила, что мир вращается вокруг тебя? — усмехнулась она, закатывая в прихожую чемодан. — Я понятия не имела, что ты здесь.
— Ты что ушла от мужа? — уставилась я на её багаж.
— А что здесь делаешь ты? — она захлопнула дверь и устало выдохнула.
Украшение — бронзовый «ошейник» с каскадом пластин — то, что я видела в гостинице, обхватывало её шею. И чувство, что она приехала сюда прямиком из того номера, где я застала её с Моцартом, вызвало приступ то ли ревности, то ли отвращения.
— Не твоё дело. Могу ездить куда хочу.
— Вот только не надо этого презрения, — усмехнулась она, снимая плащ. — Тебя вообще никак не касается с кем я трахаюсь. Но раз уж ты спросила: нет, я не ушла от мужа. Я вроде как на конференции по Бёрн-Джонсу в Лондоне.
— А я вроде как невеста того чувака, с которым ты трахалась вчера в гостинице. Всё ещё считаешь меня вообще никак не касается? — жалела я, что не могу прихлопнуть её взглядом.
Её чемодан громко застучал колёсами по паркету, проезжая мимо, а сестра выразительно покачала головой. Это могло означать что угодно: от «я глупая маленькая девочка, которая ничего не понимает» до «Женя, я смертельно устала, давай не сейчас».
Но ни один из этих ответов меня не устраивал.
— Саша! — крикнула я ей вслед.
— Что? — остановилась она, а потом резко развернулась: — Что?! Что ты хочешь от меня услышать? Я понятия не имела, что отец сосватал тебя Моцарту, если тебя это успокоит. Но ты действительно ни при чём: у вас фиктивный брак, так что не надо вести себя как ревнивая жена.
— Я ему не жена.
— Вот именно! А я с ним трахалась в туалете на твоём дне рождения даже имени его не зная, не то, что планов на тебя. Так что успокойся и прими это. Да, я шлюха. Можешь называть меня как угодно. И думать обо мне что угодно, но не твоё дело: с кем, когда и как я изменяю мужу.
— Да? И это женщина, что с порога заявила: мир вращается не вокруг меня, — усмехнулась я. — Так вот, он вращается и не вокруг тебя, Александра. Причём здесь вообще ты и твой муж? Мне глубоко плевать на то, что ты ему изменяешь, но ты моя сестра и ты трахалась с моим женихом. Знала ты это или нет, шлюха ты или просто дура — ты моя сестра. А он… — я всплеснула руками.
Нет, я больше не могла назвать его будущим мужем, ведь я бросила в него кольцо и ушла. И я не могла сознаться ей, что пусть он рассказал ей правду: да, у нас всего лишь договор, но для меня уже всё не так однозначно.
Я ничего не могла сказать ей. Даже того, как мне больно. Я молча задыхалась в своих чувствах, так их и не выплеснув. А она смотрела на мою отчаянно вздымающуюся грудь так долго и так внимательно, что запах бутербродов уже долетел до гостиной, где мы остановились.
Я прижала руки к животу, почувствовав голодный спазм.
— Ладно, хочешь поговорить — давай поговорим, — бросила она свой чёртов чемодан в гостиной и пошла впереди меня в кухню.
Помыла руки, налила себе кофе, пока я выкладывала бутерброды и убирала противень.
— Давай начистоту, а? — встала она с кружкой у окна. — Не пойму, чего ты злишься на меня, Жень?
Я сделал глоток остывшего кофе. Как бы и мне хотелось так же просто остыть как этот кофе, но во мне всё кипело, шипело и пузырилось от злости, от обиды и от невозмутимости сестры. И я снова промолчала.
— Жень, отец, а не я, отдал тебя в качестве платы за свои ошибки, — вздохнула она. — Мама, а не я, благословила и, как всегда, ничего не сказала против. А ты злишься на меня. За что? За то, что на дне рождения я назвала тебя наивной дурой? Так это правда, и ты это знаешь. Или за то, что я рассмеялась, когда услышала, что с тобой поступили так же как со мной? Так это был горький смех, нервный, невесёлый. Но я почему-то ждала, что ты мне хотя бы позвонишь.
— Как-то мне было не до тебя, — усмехнулась я. — Тем более ты крикнула, что всех нас ненавидишь. Всех. И это ты должна была позвонить, Саш. Хотя бы маме.
— Хотя бы маме?! Так и знала, что ты злишься из-за неё. На то, что я не приехала её проводить? Или на то, что до сих пор не отвечаю на её звонки? — она развернула стоящее на подоконнике денежное дерево другой стороной к свету.
Я выдохнула.
— Всё ещё считаешь меня маленькой девочкой, что всегда её защищает?
