— Когда-то давно, — я села: говорить лёжа, когда надо мной нависает его обнажённый торс, оказалось не очень удобно, — похоже, они были друзьями. По крайней мере в том воспоминании, что заставила меня увидеть Целестина, они были вместе в парке: он, Лука, Марго и ещё один мужчина. Его лица я не видела. Только руку.
— Ебануться! — хмыкнул он, но больше ничего не добавил. — Я в душ. А ты, если не собираешься спать в этом, — показал он на спортивный костюм, который я надела после ванной, можешь пока переодеться. Давай помогу расстелить, — переложил он закрытый ноут на свою тумбочку. Согнал Перси. Стряхнул покрывало. Откинул полог одеяла. — Я не спросил, но обычно я сплю с этой стороны, — показал направо, что в принципе и так было понятно.
— Я не против, — пожала я плечами, тиская крутящегося у ног пса. Но Перси привлёк звук из глубины квартиры, подозреваю из кухни, и рыжая жопка тут же сбежала, только его и видели.
— Оно и к лучшему, — закрыл за ним Моцарт дверь спальни.
А когда, спустя минут двадцать, вышел из душа в одних трусах — чёрных бо̀ксерах с серебристыми буквами на резинке, я уже лежала под одеялом, укрывшись по самую шею, и судорожно переключала каналы телевизора.
— Это твоё, — отодвинул Моцарт край одеяла со своего места. И достал со шкафа второе в таком же кофейном пододеяльнике. Оно так гармонично сочеталось с бежевыми спокойными тонами спальни.
Упругий матрас захрустел под его мощным телом. Яркий свет сменился на приглушённый. Я закрыла глаза.
Господи, как всё было бы проще, если бы между нами был только договор. Если бы я ничего не знала, ни о чём не думала, ничего к нему не чувствовала и жила в счастливом ожидании, когда всё это закончится и моя жизнь станет прежней. Наверное, мы бы даже могли дружить: у него так ловко получалось удерживать нейтралитет и возводить стену, подшучивать, подначивать и при этом держаться по-дружески, что будь я с ним на одной волне — так же к нему равнодушна — мы бы, наверное, целыми днями смеялись. Но я всё время то злилась, то обижалась, то ревновала, то скучала и никак не могла реагировать на него сдержано и адекватно.
Я чувствовала себя роем растревоженных ос, нервных неблагодарных ос, что жалили просто потому, что им было плохо.
А он… он был как острый перец. Я его словно вдохнула и никак не могла выдохнуть. Он застрял в груди, жёгся, зудил, горел огнём.
И никакой надежды, что этот огонь затухнет.
И никакой надежды, что я высеку хотя бы подобие искры из выгоревшего дотла костра в его груди.
Я ему безразлична. И мне бы смириться. Принять. Повзрослеть. Но я не могла. И пусть понимала, как не оправданы мои притязания, лежала, боясь пошевелиться на своей половине кровати к нему спиной, мучилась и сама себя изводила.
А он вёл себя так, словно один. Грыз яблоко, тыкая по клавишам ноутбука. И, поставив телек на музыкальный канал, то добавлял, то убавлял громкость, видимо, в зависимости от того насколько ему нравилась звучавшая композиция.
— Тебе звонят, — сказал он, словно точно знал, что я не сплю.
Я открыла глаза: поставленный на беззвучку телефон ярко сверкал вспышкой.
— Это сообщение, — развернула я экран и едва сдержала разочарованный вздох.
Артур приглашал завтра встретиться.
— У нас на завтра какие планы? — слегка обернулась я.
— Грандиозные, — он пружинисто поднялся, взял с комода ежедневник в кожаной обложке, открыл и, обогнув кровать, положил передо мной. — Завтра мы проснёмся. Вместе. Позавтракаем. Вместе. Потом ты поцелуешь меня на дорожку, и я отправлюсь на работу, — то ли в шутку, то ли всерьёз перечислил он и ткнул в ежедневник. — Это наше расписание. Остальные дни и часы займи по своему усмотрению.
— Как предусмотрительно, — хмыкнула я, рассматривая графы, где было указано куда и во сколько мы приглашены, и когда Моцарт занят (если я правильно поняла проставленные крестики). Меня словно обдало жаром, когда я увидела обведённую красным дату свадьбы.
— Это для тебя. Я помню и так, — пояснил он.
— Хорошо, — сев, я вытащила из-под резинки приложенный к ежедневнику карандашик и завтра на «17.00» размашисто вписала «Артур». И ниже, напротив «18.00» и «19.00» поставила два крестика.
— Не устанешь? За три-то часа? — улыбнулся он.
— Надеюсь нет, — отложила я на тумбочку чёртов блокнот и устроилась поудобнее на подушке, чтобы написать Артуру ответ. — Что? — с вызовом спросила я, когда Сергей не ушёл: так и стоял у кровати.
— Сама прими это решение. Пусть оно будет твоим, а не моим.
— Какое? — удивилась я.
— Ты со мной или ты против меня, — смотрел он в упор. — И то, и другое у тебя не получится. Даже не пытайся держать меня за дурака.
— Я не…
Он покачал головой, заставив меня замолчать.
— Я приму любое твоё решение. Но выбор тебе придётся сделать самой. Или ты со мной. Или против меня.
Он вернулся на свою сторону кровати. Свет на его половине потух. Но это было ещё не всё.
— Поцелуй на ночь тоже входит в обязательную программу, — постучал он пальцем по щеке, лёжа на спине в позе усопшего фараона.
— Это нечестно! — возмутилась я.
— Нет, — равнодушно пожал он плечами. — Но я без него не усну.
Я перегнулась и клюнула его в щёку сжатыми губами.
— Тиран! — фыркнула я, когда он удовлетворённо кивнул.
— И тебе спокойной ночи, дорогая, — он закрыл глаза, делая вид, что уже давно спит, а потом вдруг резко повернул голову и показал на мой телефон. — Один маленький совет: никогда сразу не соглашайся на то, что предлагает парень. Назначай свои дату и время. Не беги по первому зову. Устанавливай свои правила. — Диван опять захрустел, когда он перевернулся и удобно вытянулся на животе, подоткнув под голову подушку. — Не благодари.
И прошло всего несколько минут, когда он действительно заснул и задышал тихо и ровно. Уснул как убитый. Словно нет у человека никаких забот, и совесть чиста, и кошмары не мучают.
А я всё переваривала его слова. Нет, не те, что нельзя соглашаться сразу. Другие.
Ты со мной? Или против меня?
Чёрт бы тебя побрал, Моцарт!
Я чуть не забыла отправить Артуру сообщение, но опомнившись, советом всё же воспользовалась: «Завтра не могу. Давай послезавтра в то же время?» И Артур согласился.
Воюя с настройками телефона, чтобы не блякал, и не сверкал, я чуть Моцарта не разбудила. А потом долго смотрела на его бритый затылок, на голые плечи, на расслабленные мышцы…
Ну почему ты не можешь мне сказать: я с тобой?
И что будет, если я решу «против»?
Над тем, что имел в виду Моцарт, когда сказал: ты со мной или против меня, я думала день и ночь. Даже на свидании с Артуром. Но так ничего и не придумала.
