Глава 26. Евгения
— Женя?
Его голос в пустом вестибюле прозвучал как раскат грома.
— Сергей! — я сорвала с себя тонкий флисовый плед, что принёс из машины Антон, чтобы меня укрыть, и подскочила с диванчика, где мы сидели.
— Что с Перси?
На Моцарта страшно было смотреть. Наверное, на меня тоже. Заплаканная, опухшая, виноватая, я не знала, что сказать.
— Он под капельницей, — едва выговорила я, и слёзы хлынули с новой силой. — Ему сделали промывание. Врач сказал теперь надо ждать, больше они ничего сделать не могут.
— Чего ждать? — смотрел он на меня страшными глазами. — Что случилось?
— Он объелся тортами, — ответил Антон.
— Какими тортами? Я ничего не понимаю, — смотрел Моцарт то на меня, то на Антона.
— Их привезли, чтобы мы выбрали какой заказать на свадьбу. Семь штук. Разных. Из кондитерской, — я сглотнула, так трудно мне было говорить. — И мы съели по кусочку, а остальные остались на столе. В столовой.
— Ясно, — он выдохнул. Стиснул зубы. Сокрушённо качнул головой.
— Да, да, я помню ты предупреждал, что он сладкоежка, — бежала я за Сергеем, потому что он куда-то шёл. Я понятия не имела куда. Я не понимала зачем. Я вообще ничего не соображала, просто шла за ним и всё.
— Где он? Где Перс? Где врач? — наконец остановился Моцарт.
— Там, — показала я в противоположную сторону. — Нам сказали сидеть в коридоре, — снова топталась я рядом, со стойким ощущением, что путаюсь у него под ногами. — Сказали, в кабинете сидеть нельзя и выставили.
— Ну пусть попробуют выставить меня, — рывком открыл он дверь.
У меня сердце зашлось от вида Перси, лежащего на столе. Такого несчастного. Такого беззащитного. Такого одинокого. С бинтами на лапках, проводами капельниц и закрытыми глазками.
— Эй, ты как, дружище? — погладил его Сергей по голове, но тот даже не шелохнулся.
Господи, как же мне хотелось, чтобы это я лежала сейчас там, а не бедная собака. Пусть бы лучше я умирала. Пусть даже умерла. Я. Только не этот безобидный добрый весёлый пёс. Я.
Разрывая мне сердце, дежурный ветеринар, что поднялся из-за стола, на взгляд Сергея неутешительно покачал головой и не сказал ни слова. Тот кивнул. Выдохнул, опустив голову. И вдруг сгрёб меня в охапку и прижал к себе.
— Ты ни в чём не виновата. Слышишь, не виновата, — гладил он меня по спине, пока я рыдала.
Нет, виновата. Я должна была убрать эти чёртовы торты в холодильник. Или выкинуть, чтобы и духа их не осталось. Я вообще не должна была их приносить. И кинуться раньше, что Перси нигде не слышно и не видно. А я пошла его искать, только когда уже легла спать, а он так и не прибежал. И нашла его всего облёванного, в судорогах. Потом звонила всем подряд. Долго. Слишком долго. Никто не брал трубку. И никто не знал, что делать. Все ветеринарки уже были закрыты, когда первым приехал Антон.
Господи, нет!
— Прости меня. Прости, пожалуйста, — рыдала я у Моцарта на груди. — Мне даже и в голову не пришло, что он может забраться на стол. Он же такой маленький, у него такие короткие лапки. Он на кровать запрыгивает с трудом. И мы весь день сидели в библиотеке…
— У нас есть библиотека? — удивился Моцарт, а потом понимающе кивнул на мои сбивчивые объяснения: — Понял. Теперь есть.
И я всё говорила и говорила. Плакала и плакала.
А Сергей только крепче прижимал меня к себе. Баюкал как маленькую. И молчал.
Перс, не умирай! Не умирай, малыш! Ты так нам нужен. Он меня не простит. Никогда не простит. Я сама себя никогда не прощу. Перс, пожалуйста!
Не знаю сколько мы просидели у хромированного хирургического стола, где на пелёнках лежал бедный корги. Я не видела, как взошло солнце. Когда сменился врач. Как убрали капельницу. Я чувствовала только тёплый мех под рукой. И как рыжая с белым воротничком собачья грудь вздымалась всё реже и всё слабее.
— Жень, — пальцы нежно коснулись моей щеки.
Я резко открыла глаза. Сергей. Господи, я и не заметила, как, лёжа на руке, уснула.
— Перси! — подскочила, увидев пустой стол.
Моцарт покачал головой. И Антон, что стоял рядом с красными от слёз глазами, повторил этот безжалостный жест. Что? Что это значит?
— Поехали домой, — протянул мне руку Моцарт, привлекая к себе. В другой руке он держал пустой ошейник.
Всё, что я могла сейчас — не упасть, чтобы не стать ему ещё большей обузой.
Надо просто переставлять ноги, уговаривала я себя.
Просто переставлять. По одной за раз.
Надо просто идти. Как-нибудь. Куда-нибудь.
А не висеть на шее у Моцарта камнем.
Но он не двигался с места и вдруг сказал:
— Всё будет хорошо, Жень… С ним всё будет хорошо.
— С ним… — я дёрнулась, чтобы отстраниться, но он прижал меня к себе крепче, заставив выглянуть за плечо.
Господи! Я не верила своим глазам: на руках у Жанны сидело рыжее сокровище, дороже которого для меня сейчас не было никого на свете. Перси радостно тявкнул, увидев меня.
А я вцепилась в Моцарта и зарыдала.
Я плакала, когда Жанна, ветеринар, что в замке у Марго принимала роды Моны, объясняла, что нужно несколько дней подержать Перси на строгой диете. Ей первой позвонил Антон, но она смогла приехать только к утру.
Плакала в машине, обильно смачивая слезами собачью шесть. Оказалось, Перси усыпили на время, чтобы сделать все нужные процедуры. Но у меня никогда не было собаки, я в этом ничего не понимала. Главное, что его спасли.
Я плакала в лифте. Прижимая его к себе.
Плакала, когда пошла в ванную, чтобы смыть с себя эту ужасную ночь.
И сквозь пелену слёз ещё видела… тюбик с зубной пастой… кран… шампунь…
Какое-то время сознание выхватывало из тёмной пелены перед глазами какие-то предметы. Но потом всё словно пропало.
Я очнулась, сидя на полу в душе, обнимая колени.
Очнулась, потому что перестала литься вода.
— Я себе не прощу, если ты обваришься или простынешь, — подняли меня сильные руки Моцарта.
И я даже не охнула, что голая, когда он закутал меня в халат. Отнёс на кровать. Укрыл одеялом. И лёг рядом.
Меня трясло. Нервно. А может, вода всё же была ледяная. Даже Перси, что как ни в чём ни бывало растянулся передо мной, не мог меня согреть.
— Знаешь, а я ведь не хотел его брать, — прижался Моцарт к моей спине всем телом и, положив сверху руку, потрепал за ухом Персифаля. — Я только переехал в эту квартиру. Пустую, огромную, неуютную. Места себе в ней не находил, не мог даже спать, когда вдруг приехала Марго и его привезла. «Мне плевать, — ответила она на все мои возражения. — Ему есть где жить, он не бездомный, но ему нужен друг. И тебе нужен друг. Просто прижимай его к себе покрепче», — вот и всё, что она объяснила и уехала.
