— Нет, нет! Просто дурацкий сон, — уверенно покачала я головой и (чёрт! чёрт! чёрт!), конечно, густо покраснела.
Он мог бы сделать вид, что не заметил, но настойчиво смотрел исподлобья, пока мне хотелось провалиться сквозь пол.
— Надеюсь, я там был, — улыбнулся он, а потом посмотрел в телефон. — Какое сегодня число?
— Во… восемнадцатое августа. Кажется, — прикусила я губу.
— Как время бежит! Ну пусть наш первый с-с-с… семейный праздник будет восемнадцатого, — подмигнул он.
Наш первый праздник. День, когда мы не потеряли Перси. День первого письма.
День, когда он сказал: я рядом, и услышал моё: я с тобой.
День, с которого всё изменилось.
Зримо. Ощутимо. Безвозвратно.
День, когда Моцарт стал другим.
— Проклятье!
Я услышала возглас Сергея в открытую дверь ванной. Я наносила на губы блеск: мы собирались ехать в аэропорт встречать моих родителей. А Моцарту за пять минут до этого доставили конверт.
— Что случилось? — я вышла. Подняла с полу брошенный лист, положила на комод, но даже не заглянула: если сочтёт нужным, расскажет сам.
— До последнего надеялся на отрицательный результат. И зря, — подхватил он пиджак. — Ты готова? Мы опаздываем, — пока натягивал его на плечи, скользнул по мне взглядом. Тепло улыбнулся.
Да, он мне тоже нравился в этом наряде: серый шерстяной пиджак поверх тонкого чёрного пуловера с капюшоном и чёрных джинсов очень ему шёл. Глаз не оторвать! А я знала, что ему понравится моё платье в цвет глаз и тонкое пальто. Пальто тем, что оно тёплое: заботливый мой. Платье тем, что в цвет глаз: он сам его выбрал, эстет!
— По дороге расскажу, — кивнул он.
И я думала не коснётся, пропуская меня вперёд, но нет — положил руку на моё плечо и до самой машины его не отпускал.
Тяжесть его рук словно стала обязательным атрибутом, что прилагался теперь к моей новой жизни и одежде. В чём бы я ни была: джинсах и толстовке, строгом костюме, нарядном платье или пижаме. Где бы я ни была: в гостях у заместителя губернатора, на деловой встрече в офисе «MOZARTа», в парке с Персифалем или на нашей огромной кровати — теперь ко мне прилагался Моцарт собственной персоной и тепло его ладоней.
Он ходил со мной даже на встречи студсовета в университет. Сидел в заднем ряду аудитории, закинув ногу на ногу, отрешённо тыкая в телефон, время от времени поглядывая на лежащего рядом Перси, и, чёрт побери, вызывал во мне гордость, у моих новых подруг — неприкрытую зависть, и до сих заставлял меня краснеть, когда подмигивал.
Он ездил со мной по магазинам и брал в свой офис, когда ехал туда сам.
Проводил для меня экскурсии по ресторану и гостинице. Поил кофе на смотровой площадке верхнего этажа. Знакомил со своей командой, неизменно представляя «моя невеста». И я слышала, что между собой они так меня теперь и звали: не по имени, а Невеста Моцарта. Ну, или Невеста Мо.
Я очень удивилась, когда узнала, что целыми днями он элементарно работает. Не бандитом, проворачивая какие-то грязные делишки и верша судьбы людей. А как обычный бизнесмен решает деловые вопросы: обсуждает бюджеты, ведёт переговоры, встречается с коллегами по бизнесу, клиентами, конкурентами.
И ничуть не смущается моего присутствия.
— Ты не боишься, что я скажу какую-нибудь глупость? — переживала я перед встречей с японцами. — Я ничего не знаю о культуре Азии.
— Ты думаешь я знаю? — погладил он большим пальцем мою щеку. — Это неважно. Просто будь собой. Не для чего и ни ради кого ты не должна меняться. Раз ты нравишься мне такой как есть, то пусть чёртов мир это примет или заткнётся.
Нет, в груди не ёкнуло от его «нравишься». Весь мир принимал его спортивные костюмы с вытянутыми коленками и бритую башку, нравилось тому миру или нет — Моцарту на это было плевать. Но от его пальцев, приподнимавших мой подбородок, я ещё не научилась не замирать.
Не знаю, как мы перешли тот ров, в котором было столько отчуждения и неприязни, глупых претензий и нелепых обид, но я чуть не убила его собаку, а он протянул мне руку и перевёл на ту сторону пропасти, заставив закрыть глаза. Конечно, он был мудрее, сильнее, взрослее. Уверенный в себе, умный, ироничный. Но думаю, его секрет в том, что он за всё брал ответственность на себя. И ничего не боялся. Просто шёл и решал, если возникала проблема. Брал и делал. Обещал и выполнял.
Если бы мне пришлось писать сочинение на тему что для меня настоящий мужчина, я знала кого опишу. И знала, где остановлюсь и поставлю многоточье…
Наша свадьба. Шагнём ли мы дальше? Станем ли близки, как он обещал? Хотел ли он той близости так же, как хотела её я? Или он добьётся чего хочет, и мы расстанемся? Знать бы ещё чего он на самом деле хочет. И что я для него? Всё ещё его проект или нечто большее?
Я украдкой вздохнула, когда он пристегнул меня в пассажирском кресле: сомневаюсь.
Он был как океан, могучий, бескрайний и опасный. Но этот безбрежный океан однажды заботливо доставит к берегу пугливую маленькую шлюпку, обмирающую от ужаса на его необъятных просторах и отползёт в свои чертоги с отливом, чтобы жить дальше без меня: носиться штормами, крушить корабли, сносить с лица земли города. Разрушать. Пениться. Бушевать. Вздыматься волнами. Разражаться бурями. Топить в своей ярости, страсти, любви…
А я навсегда сяду на мель в грёбаной френдзоне. А точнее, буду сушить ласты на берегу.
Да, он стал многое мне рассказывать, многим делиться: о себе, детстве, маме — рассказывал обо всём на свете, если я спрашивала. Да, везде придерживал меня, словно я чёртова фарфоровая статуэтка и могу нечаянно разбиться. И постоянно держал под прицелом своих серых пытливых глаз. Был мил, терпелив и внимателен. Не просто поднимал, неприлично баловал мою самооценку, поощряя, — да что там! — откровенно мной восхищаясь! Но, в наших отношениях мы ни на шаг не продвинулись в ту сторону, что теперь так привлекала меня. Даже хуже. Мы словно поменялись ролями: теперь он запирался в ванной, а я в робкой надежде, что ему изменит его чёртова несокрушимая выдержка, оставляла дверь открытой.
Только одно давало надежду: каждый раз, когда мне казалось, что он вот-вот дрогнет и сорвётся, в обувной коробке появлялся новый запечатанный конверт.
Моё ненаглядное чудище словно и меня проверял на прочность.
Но никогда не обсуждал со мной свои чувства.
Впрочем, о том, что происходит тоже помалкивал. Хотя я точно видела по его хмурым бровям и напряжённым желвакам, слышала по гневному тону и матам, что неслись из-за закрытых дверей в телефон, что не всё гладко. Со мной из своих текущих дел он говорил только о подготовке к свадьбе, приёмах, что мы посещали, и… об Антоне.
Нет, мне безумно нравились наши новые отношения с Моцартом. Но всё то время, когда его не было рядом, со мной был Антон, которого, зуб даю, Мо подсовывал намеренно. Хоть это было лишне. С Бринном мне и так было интересно. Легко, комфортно, непринуждённо. Весело. Я сама старалась делиться с ним каждой новостью и видеться чаще. А с того дня, как узнала, что его фамилия Бринн, я его даже Антон почти перестала называть. Он стал Бринн. И сейчас, когда я словно застряла с Моцартом на нейтральной полосе, Бринн был нужен мне как никогда.
