— Чёрт! Нумизматика? — удивился он и вдруг уставился на меня как обосравшийся кот. — Погоди. Номера написала твоя мать? Значит, моя украла для него то, что внесла в этот список твоя? Вот же с-с-с…
— С-сатана? — усмехнулся я.
— Сука! — он сглотнул, залпом допил шампанское. — Сорри! Плиз! — махнул стюардессе Российских авиалиний.
— Повторить? — переспросила она на чистом русском, приятно улыбнувшись.
— Боюсь, всё не так просто, — свернул я лист и убрал обратно в карман, когда девушка кивнула и ушла.
— Но, если этот список у него уже был, — почесал затылок Антон. — Если он уже дал его моей матери, то зачем ты везёшь ему эту бумажку?
— Потому что это была просьба моей матери. Последняя. Единственная. Она никогда не верила, что он умер. И я думал дело в раке мозга, но, чёрт побери, она оказалась права: этот дырявый гандон ещё жив, — задумчиво поскрёб я щёку. — Возможно, и с твоей что-то пошло не так. Иначе его не устроил бы всего один предмет, раз в списке их семь. И он бы снова не исчез. Но либо за двадцать лет всё изменилось. Либо…
Меня вдруг осенило. И не меня одного:
— Его спугнули? Или, наоборот, он получил именно то, что хотел? — звучал голос Антона откуда-то издалека, пока он меня не толкнул. — Сергей! Ты знаешь, что? Почему…
— Потому что я идиот, — ударился я затылком о подголовник. — Я же хотел сделать то же самое.
— Что сделать?
Я снова стукнулся о подголовник и обернулся назад в проход.
— Блядь! Разверните самолёт. На хуй мне нужен этот старый идиот. Пусть он уже сдохнет и всё.
— Кабина там, — показал Антон вперёд, откуда как раз пришла стюардесса с двумя бокалами шампанского для нас.
— Да знаю я! — отмахнулся я от этого умника. — Просто невыносимо хочу домой, а мы от него всё дальше.
— Значит, ты возьмёшь билет на первый же рейс обратно и вернёшься. А я останусь, и не уеду, пока он мне всё не расскажет.
— Так неймётся разочароваться? — усмехнулся я.
— Я, может, и выгляжу, как восторженный щенок, — рассматривал Бринн пузырьки в бокале, — но не настолько наивен. Я всё прекрасно понимаю, что появился на свет не по большой взаимной любви. Что мать его любила, а он её использовал. Но я слышал, в жизни нет совершенства, так бывает, — хмыкнул он. — Вот я, например, люблю Женьку, а она любит тебя.
— Подожди! Подожди, подожди, — развернулся я, чтобы на него посмотреть. — Ты сказал Женьку?
— Ну я мог бы сказать Эльку, но это мало бы что изменило. Она тоже любит тебя. Но я люблю Женьку.
— Пиздец, товарищи! — вернулся я очередной раз долбануться о подголовник. — А я-то думал моя самая большая проблема с тобой: как-то сказать, что Марго искала сына Давыда, когда случайно нашла тебя. А оказывается, у тебя тоже есть чем поделиться. Так, девушка, больше ему не наливайте! — обратился я в пустой проход якобы к стюардессе.
— Да я и не пил, — показал он полный бокал.
— Тем хуже для тебя!
— Не парься, Моцарт, — вздохнул он. — Тебе это ничем не грозит. А Женьке тем более. Насильно мил не будешь. Но я честно хотел подождать пока вы разведётесь и попытать счастья.
— Ой, дура-а-ак! — покачал я головой. — Кто ж так делает-то, Антоха? Ты мужик или как? За своё надо драться. А с тем, кто сильнее — особенно. За то, что тебе дорого, нужно стоять горой. А не ждать, когда тебе, может быть, уступят. Женское сердце вещь переменчивая, — я невольно вздохнул. — Оно с тем, кто для неё герой.
— Это не твой случай.
— Пфф, много ты обо мне знаешь, — фыркнул я. — И я, Тоха, не могу не париться. Посмотри на Марго. Посмотри на Сагитова. Одна всю жизнь любила мужика, которому была на хуй не нужна. Убила ради него. И что, счастлива она? Как думаешь, о чём она больше всего теперь жалеет?
— Что сама не послала его на хуй?
— Может быть, — я пожал плечами, хотя подумал: «Если бы!», посмотрел на бокал и осушил его до дна.
Антоха, глядя на меня, сделал то же самое.
— А ты говоришь: не парься! — выдохнул я.
— А Сагитов тут при чём?
— При том, что любил Марго. И вот как ты, всё ходил в друзьях, на вторых ролях, в группе поддержки. Когда всё хорошо, она и не вспоминает про него, у неё Лука, у неё великая любовь. Но чуть что не так, Марго к Ильдарчику: помоги, спаси, выручи. Он и рад. День ночь, женат не женат — одинаково. А женщины любят сильных и упрямых, а не жалких и безотказных.
— Поэтому он тебя так ненавидит, что ты сын того, кто забрал у него любовь всей его жизни? Потому, что ты похож на отца?
— О, нет! Боюсь, всё куда сложнее, Тоха. Это уже никак не связано ни с Марго, ни с отцом. Просто я стал силой, что представляет угрозу для той силы, на которую работает он. Пока я сижу в своём ресторане и приглядываю за порядком в городе — это одно. А когда начинаю устанавливать свои порядки — ставлю нужных мне прокуроров, потрошу их денежные кормушки, да ещё лезу куда не следует, тем, кто с той стороны, это очень не нравится.
— А зачем ты туда лезешь, Моцарт?
Я пожал плечами.
— А зачем штурмуют Эверест? Идут к Северному полюсу? Совершают кругосветные плавания? Чтобы доказать: могу.
— Странный ты, Моцарт. Разве правильный ответ не деньги, слава, власть?
— Это мишура, Тоха. Всё это мишура.
— А любовь?
Я нажал на кнопку управления креслом, откинул назад сиденье и закрыл глаза.
— Обратно полетим Эмиратами, Люфтганзой или Катаром. Всё же хуйня в наших самолётах, а не бизнес-класс.
— Ты же сказал вернёшься один.
— А ты сказал, что любишь мою невесту, и я до сих пор не съездил тебе по роже, — натянул я на глаза маску для сна.
И почти заснул, когда он вдруг спросил:
— Значит, сына Давыда Марго так и не нашла?
— Нет, но он должен быть постарше тебя. Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, когда… — я замер. Открыл глаза. Вот сукин сын! А потом сладко зевнул, устраиваясь поудобнее: — Ну ты знаешь.
— Значит, сейчас ему… тридцать два — тридцать три?
— Угу. Тридцать три.
— А он похож на отца? И зачем его искать? Он опасен?
— Тоха, отвали, — я подсунул под голову подушку и отвернулся. Мне уже виделись такие сладкие картинки того, как я вернусь. — Это в любом случае не твоя забота. Твоя — выкинуть из башки любые мысли про Женьку. Потому что я её всё равно не отдам. Никому.
Он тоже заскрипел креслом, устраиваясь удобнее, и, когда перестал возиться, я добавил:
— Любовь, Тоха, она сильнее всего. Для неё нет слов «могу» или «не могу». За неё или идут до конца, или молчат до конца. Запомни это.
