Глава 30. Евгения
«У тебя как раз будет время подумать», — мысленно передразнила я Моцарта, откинула одеяло и села.
О чём?
Люблю ли я его?.. Да. И никакие тайны прошлого этого не изменят.
Хочу ли за него замуж?.. Да! Больше всего на свете.
Или «над чем»?
Над своим поведением?.. Это уже ближе к теме.
И хотела бы я проваляться в постели до его приезда: без Мо было тоскливо, одиноко, грустно. И хотела бы накрыться с головой одеялом и лежать, думая о хорошем. О том, что у нас отношения. Что, чёрт побери, мы — пара! У нас секс. У нас всё круто и взаимно. У нас грёбаный роман. Ему хорошо со мной, и мне с ним. Мы скоро поженимся, но… я не призналась ему, что целовалась с Иваном. И теперь чувство вины отравляло моё существование куда сильнее, чем фотография Артюховой И.Б. на сайте Прокуратуры города. И страх, что Моцарт узнает.
А он узнает! И, если узнает не от меня, будет катастрофа.
— Ну зачем я струсила? — зарылась я в мягкую шерсть Перси. — Зачем пыталась превратить всё в шутку? — Я отпустила вырывающегося пса, тяжело вздохнула. — Лучше бы сказала как есть и всё.
Посмотрела на молчащий телефон. Нет, признаться по телефону — совсем не вариант. Скули не скули — сама виновата. Ревнуй не ревнуй, а красивая баба эта Артюхова, умная, интересная, непростая — я пересмотрела все интервью с ней, что нашла в сети. И сиди не сиди — нет смысла ждать, что Моцарт сам выложит мне свои секреты. Во-первых, не в его это интересах. Во-вторых, не моего это ума дело — он ясно дал понять. А в-третьих, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Он дал мне время подумать и лучше я потрачу его с толком, чем буду сидеть и ныть какая я дура.
Воскресный день начался с того, что я достала папку дяди Ильдара.
И первый же документ, что там увидела, заставил меня натянуть джинсы, рубашку и открыть дверь.
Чёрт! И что с этим делать? Моцарт приказал, и теперь Иван буквально не отходил от меня ни на шаг, и мне не давая забыть о своём «преступлении», и сам сейчас сидел прямо на полу у входной двери, словно наказанный.
— Привет! — мягко улыбнулся он и встал.
— Привет! — кашлянула я. — Ты знаешь где живёт Марго?
— Конечно, — он кивнул и вызвал лифт. — Прости за эту неловкость, — уже в кабине сказал он. — Я бы и рад всё исправить…
— Я тоже, — перебила я. — Но ещё больше забыть и не говорить об этом. Хорошо?
Он молча кивнул. И всю дорогу до Марго тоже молчал.
Марго мы нашли там же, где она вчера говорила с Моцартом — в маленькой часовне у кладбища, куда в её питомнике приходили прощаться с собаками и провожать их в Страну Вечной Охоты.
Всё такая же несгибаемая, гордая, желчная. И бесконечно одинокая в своём горе. Она явно горевала, но что у неё случилось, я не знала.
Марго даже не повернулась, когда я вошла. Так и сидела на деревянной скамье, что стояли с двух сторон от прохода. Так и смотрела на единственную горящую свечу.
Прямоугольник «окна», изображающий алтарь, украшенный спадающей волнами, горел спокойным матовым светом. Перед ним стоял простой, скорее символичный, чем принадлежащий какой-нибудь конфессии крест. Пара тусклых электрических свечей по стенам освещали маленькое помещение. А перед крестом находилась подставка для настоящих свечей. Прежде чем зажечь, им, наверное, говорили какие-то слова.
Я могла только догадываться для кого зажгла свою свечу Марго. Спросить, кого она оплакивает и почему сидит здесь, не повернулся язык.
Я присела рядом и молча протянула документ — копию выписки из медицинской карты.
— Где ты это взяла? — спросила Марго, пробежав по бумаге глазами.
— Вы знаете.
Она вздохнула и понимающе кивнула.
— Ильдар? Я так долго убеждала всех, что в меня попала случайная пуля и во всём виноват Лука, что однажды и сама в это поверила.
— А это не так? — не могу сказать, что я сильно удивилась. Но нашла объяснение почему я всё время повторяла «когда стреляли в Марго», а не в Луку. Я ведь «видела» всё глазами Марго и невольно узнала то, что она скрывала. — Значит, снайпер ошибся не с первой пулей, а со второй? Он стрелял в вас, но нечаянно попал в Луку? А в вас он стрелял, потому, что вы ждали ребёнка? — показала я на выписку, в которой чёрным по белому было написано, что огнестрельное ранение привело к гибели плода. — Его отцом был Сергей? Отец Моцарта?
Эта страшная догадка и привела меня сюда. Даже не догадка, наверное, подсказка дяди Ильдара. Не зря же он подсунул мне этот документ. В беременную Марго стреляли. В беременную жену Моцарта стреляли. В меня тоже будут стрелять, если я вдруг забеременею от него? Сагитов это хотел мне сказать? Беги от него, принцесса? В Моцарта тоже стреляли. Если бы его не закрыл грудью Патефон, то и в нём осталось бы три дырки, а не одна. И не зря ли отец Моцарта скрывал своих детей и исчезал, а мальчишкам давали чужие отчества и фамилии. Может, это спасло им жизнь? И всё началось с него?
— Я любила его до самоотречения, — вздохнула Марго. — Я проклинала его до хрипоты. Я оплакивала его пока не выплакала все слёзы. И до синяков на коленях вымаливала прощение за то, что хотела его смерти, когда он женился, — она припечатала к моей коленке злополучную бумагу. — Но беременна я была не от него. От Луки.
— А он это знал?
— Конечно!
— А Лука?
— Лука был счастлив. А я хотела повеситься.
— Почему?
— Потому что легкомысленно изменила с Лукой тому, кого обещала любить вечно и кому клялась хранить верность до гробовой доски, — она горько усмехнулась. — Оказалось, вечность — это слишком долго, когда тебе восемнадцать. Я забеременела, заливая Лукой тоску, когда решила, что Сатана уже не вернётся. А он вдруг приехал. За мной.
— Сатана?
— С-с-сатана! Проклятый сатана! — произнесла она с чувством. — Никто не звал его Сергей, девочка. Скажу честно, он на это имя с трудом и откликался. Да и Сатана его звали нечасто. Не знаю, кто первый ляпнул «как сам Сатана». Наверное, тогда и прилипло. Никто не знал откуда он приходит, куда исчезает, где живёт, чем занимается. Его боялись и спрашивать. Его просто боялись. С людьми, что имели неосторожность распускать о нём слухи или пытались проследить, неожиданно случались разные несчастья. Он, казалось, был везде, появляясь как тень, и знал о других то, чего никто не знал. Да и «сатана» такое слово, что, знаешь, ни с чем не сочетается, никак не ложится на язык, не произносится вслух. Простое «пришёл Сатана» и то звучит зловеще. СА. ТА. НА, — проговорила она по слогам, тихо-тихо.
Я не вольно поёжилась, словно в помещении резко холодало. Свеча дрогнула и замерцала. И я даже оглянулась.
— А этот ожог на его руке в форме перевёрнутого креста? Это тоже какой-то сатанинский символ?
