— Она наняла киллера?
— Да. Но мир тесен. И Лука вышел на того же стрелка, когда решил убить жену Моцарта. К сожалению, я узнала об этом слишком поздно. Как и все, думала, что это сделал Давыд. А когда узнала, убила Луку.
— Ильдар Саламович сказал, что киллера тоже убили. Вы знаете, кто?
— Конечно, — она покрутила на пальце кольцо. — Катькин отец.
— Отец жены Сергея? Его тесть?
Марго тяжело вздохнула.
— Катя была их единственной дочерью. После её гибели отец помешался на том, чтобы его найти. И выслеживал не один год. Говорили, научился дышать как он, думать, как он. И убил двумя выстрелами в живот, как тот убил его девочку и внука. А потом сдался ментам. Думаю, он до сих пор сидит, — она посмотрела на меня пристально. — Но всё это дела давно минувших дней. Зачем они тебе, Солнце? — презрительно хмыкнула она. — Хочешь лучше понять Мо? Думаешь, тебе это как-то поможет? — она смерила меня взглядом, словно я пыль на её башмаках.
— Считаете, мне нужна помощь? — вздёрнула я подбородок.
— А разве нет? Иначе бы ты не пришла, Евгения Мелецкая, — хмыкнула она. — Может, ищешь ответ на вопрос: зачем ты ему? Так ты не там ищешь. Ответы здесь, — ткнула она в лист, что я так и держала в руках.
— Где? В документах? У дяди Ильдара?
Она молча постучала ногтем по документу, прижатому к моей груди.
— Во мне?
Марго усмехнулась, сделала ногтем дырку в бумаге напротив сердца, больно кольнув кожу, и о том, что на этом разговор окончен, могла и не говорить.
Она всю жизнь что-то скрывала. Всю жизнь врала. Врала Луке, Моцарту, Антону, всем. Так почему я должна ей верить, что с отцом Моцарта это не связано? Да и вообще ей верить?
Я потёрла словно ужаленную ногтем грудь.
Сука! Всю душу вынула. Высмеяла. Разозлила.
— И зачем только я попёрлась к этой ведьме? — зло хлопнула я дверью машины.
— Может, услышать то, что она и не собиралась тебе говорить? — ответил мне Иван.
— Ты что подслушивал?!
Он слышал, как я заявила: «Я буду его солнцем!»?
Чёрт! Я скривилась: за пафос было стыдно. Не знаю, что на меня нашло. Да и за самоуверенность. Представляю, как это прозвучало со стороны. Грёбаный стыд! Я прикрылась рукой и уставилась в больничную выписку — место, что проткнула Марго, пытаясь сосредоточиться. Ну, Нагайская. И что? Я швырнула чёртов лист в чёртову папку. И осторожно посмотрела на Ивана.
— Я просто выполнял свою работу, — ответил он, всё это время прождав, пока я подниму на него глаза и отвернулся.
Это было грубо с моей стороны, да, заявить, что он подслушивал? Высокомерно? Надменно? Он же просто стоял на улице как швейцар, пока я не вышла. И вообще стоит там каждый день и в дождь, и в зной. Ждёт. Носит мои сумки, открывает двери, возит куда скажу, защищает, заботится и ни на что не жалуется, а я… В конце концов не надо было так орать, что даже из-за двери было слышно. Да чёрт же меня дери! Теперь я и перед Иваном чувствовала себя виноватой.
— Прости, — выдавила я и прикусила губу.
— Это лишнее, — покачал он головой. Но я же видела, что обиделся.
Настроение окончательно испортилось.
Меня даже не обрадовал огромный букет, что ждал на столе в библиотеке.
И душ не смыл отчаяние и обиду, что жгла душу от слов чёртовой ведьмы.
Он что, тебе не сказал?
Нет, он мне не сказал! И что?!
Я с трудом удержалась, чтобы не столкнуть чёртов букет и набрала Моцарта.
— Почему ты ничего мне не сказал?! — выкрикнула я, едва услышала его голос.
— О чём? — уточнил он удивлённо.
— О том, что вы с Бринном полетели к отцу, что у него рак, что он… — я всё же толкнула долбанные цветы. Ваза гулко ударилась о стол. На пол полилась вода. — Лучше бы вместо роз ты подарил мне правду. Это всего два слова, Сергей! Это такая малость!
— Теперь ты знаешь. Это что-то изменило? — холод в его голосе звучал просто арктический.
— Нет, — я толкнула букет, что ещё лежал на столешнице. Он тяжело упал на пол. Так же ухнуло вниз моё сердце. — Уже нет. Это уже неважно.
— Нет? — переспросил Моцарт. — Что-то случилось?
— Нет!
— Тогда не вижу причин, по которым ты решила, что на меня можно орать.
— Я не ору. Я просто…
— Что? Раздражена? В гневе? Искала с кем бы поругаться?
— Я не искала, Сергей. Мне обидно. И неприятно. Кто я для тебя, если ты мне даже про отца не сказал?
— Это не телефонный разговор, — прозвучал его голос ещё холоднее, ещё жёстче.
— Ну, конечно! Это не телефонный! Другой не срочный! Тот вообще не разговор! — размахивала я руками, расхаживая по комнате.
— Жень, я сейчас немного занят, чтобы выяснять отношения.
— Да кто бы сомневался, Сергей! Ты всегда для меня занят! Просто верь мне, детка! — передразнила я. — Ну я верю, и что? Сижу. Жду. Молчу. А стоит ли?
— С этим я тебе точно не помогу. Тебе решать стоит ли, — как отрезал он. — Но сейчас мне правда некогда. И придётся задержаться здесь немного дольше, чем я планировал. Я перезвоню, — ответил он и отключился.
— Когда? — выкрикнула я в пустой комнате. — Когда сочтёшь нужным?
Швырнула на кровать телефон.
Подняла цветы. Снова налила воды в вазу. Вытерла пол.
Принесла документы, ноутбук, блокнот, в котором делала заметки.
Да можешь и не звонить! И загорать в своём Лондоне сколько хочешь. И ничего мне не рассказывать.
— Разберусь сама! — пододвинула я блокнот.
Вырвала несколько листов. Крупными буквами на каждом написала: Сагитов, Нагайская, Семёнов, Вересова-Бринн, Сатана, Моцарт… и разложила на полу.
Я посмотрела на экран и перевернула телефон, завибрировавший очередной раз.
Третий раз подряд звонил Моцарт. И третий раз я тыкала его экраном вниз.
Мы сидели за столиком уличного кафе: я, Карина, Иван.
Карина позвонила сама, вчера вечером, когда к моим листкам добавилось ещё несколько фамилий: часть я уже порвала и выкинула, часть обросла новыми вопросами и пометками. Она предложила встретиться, отметить первый день в универе и я согласилась.
Пригласить Ивана присесть с нами, а не стоять «в карауле», предложила я.
С ним мы вчера поговорили: я объяснила, что была расстроена и не хотела его обидеть, он — что хотел меня поддержать, а не задеть. В общем, не сказать, что напряжение между нами мы преодолели, но сегодня волевым решением я отменила режим «телохранитель» и до сих пор не пожалела об этом.
