– У нас в детдоме мальчик один про твою книгу спрашивал, – бросила она как-то раз, между прочим.
– Что за мальчик? – я удивилась.
Сама Даша к моим книгам никакого интереса не проявляла: пока еще не обесценивала мой труд, как во время адаптации, но и не читала. Да и в целом читающие дети в детском доме были немыслимой редкостью.
– Большой, – она отмахнулась, – ему уже пятнадцать лет.
– Вы с ним дружите?
Мне в тот период хотелось как можно больше узнать о жизни Даши, о ее окружении, но она отделывалась крупицами информации, из которой у меня никак не складывалась полная картина.
– Еще чего! – Даша сверкнула глазами. – Он придурок.
– Не такой уж он придурок, если читает, – возразила я.
– Ты ничего не знаешь, – она многозначительно на меня посмотрела, – этот совсем безнадежный!
Расспрашивать дальше было бессмысленно. Ребенок уже замкнулся, и новой информации из нее было не вытянуть клещами.
– Если хочешь, передай ему книгу. Пусть прочтет.
– Вот еще. Обойдется!
Читающий мальчик, к тому же «безнадежный», прочно застрял у меня в голове.
А потом судьба нам устроила встречу.
В одну из пятниц после этого разговора мы с Дашей спускались с крыльца детского дома, а навстречу нам попался паренек. Модный, походка как у модели, удивительно привлекательный. «Что он здесь делает?!» – в очередной раз я задала себе этот вопрос. Остатки моих представлений о «детдомовских детях» рушились на глазах. По крайней мере, по внешности точно нельзя было определить «домашний» ребенок или «баторский». Разве что по взгляду и речи. И оставалось загадкой, как дети из учреждений умудрялись выглядеть настолько презентабельно. Всем родственники модную одежду привозят?
– Здравствуйте! – Мальчик не растерялся: без тени смущения посмотрел мне прямо в глаза.
– Добрый день, – я остановилась.
– Меня зовут Гоша, – представился он.
– Очень приятно, – я улыбнулась, – а меня Диана.
– Я знаю! – он улыбнулся. – Хотел вам сказать, что вашу книгу прочел. Мне очень понравилось!
– Да? – Я удивилась, а потом вдруг поняла, что заочно с этим «безнадежным» парнем благодаря Даше мы уже знакомы. – Я думала, у вас подростки нечасто читают.
– Ага. Я тоже нечасто.
Он снова меня удивил – не пытался показаться лучше, чем есть.
– А какую книгу вы прочли? – По давней преподавательской привычке обращалась к нему на «вы», как к студенту, хотя и заметила, что ему это внове. – Про усыновление?
– Да. «Если б не было тебя» называется.
Он задумался на мгновение – мне показалось, что подбирает слова. Было такое чувство, что Гоша не прочь пообщаться еще и, главное, у меня возникло то же желание – на фоне Дашиной замкнутости подкупала его открытость. Она сквозила во всем: во взгляде, в мимике, в каждом едва заметном движении. И, конечно, было приятно, что его привлекла книга. Если и правда прочел, уже кое-что важное знает о нашей семье, обо мне: в отличие от Даши, которая демонстративно игнорировала этот способ познакомиться с нами ближе.
– Значит, книга показалась вам интересной?
– Ага, особенно про Аннушку! – Тут он прищурил глаза, словно задумал какую-то хитрость, и выдал: – А я тоже пишу. Стихи!
– Серьезно?
– Давно уже. Хотите, что-нибудь пришлю почитать?
– Присылайте, конечно, – то, что ребенок из детского дома пишет стихи, окончательно подкупило, – я обязательно посмотрю.
– Вы есть ВКонтакте?
– Есть.
Я объяснила, как меня там найти, и мы попрощались. По дороге домой я все думала и думала о Гоше. Как он оказался в детском доме? Как умудрился сохранить такую открытость миру? Не озлобиться, не уйти в себя. По сравнению с замкнутой внутри своих тяжелых переживаний Дашей, пробиться к которой было сверхзадачей, Гоша выглядел раскрытой книгой. Только бы нашелся кто-то, готовый ее прочесть! Я хотела. Но мне было страшно давать ребенку надежду – совершенно точно я ничего не могла ему предложить. И, значит, не имела права приближаться.
Подростки-сироты, как правило, тянутся к людям, которые проявляют к ним искренний интерес, а еще показывают свою открытость и безопасность. Уважительный вовлеченный контакт может стать основой для будущих доверительных отношений.
А вечером Гоша прислал мне ВКонтакте свои стихи. Я пробежала по строчкам глазами и поняла, что этот ребенок обладает каким-то особым вкусом к жизни. Сквозь жуткие ошибки – по три в каждом слове, так пишут на слух дети пяти-шести лет – проступали дикая смелость и трогательная красота. Я стала думать над тем, какой дать ответ. С одной стороны, была уверена, что если ребенок пишет, это нужно всеми силами поддержать. Слова могут стать для Гоши спасательным кругом: терапия искусством – это мощная сила. Мне ли не знать. А с другой стороны, мне не хотелось давать ненужных надежд. Очень часто из детей в детдомах незаслуженно делают местечковых звезд – этот гениальный танцор, тот талантливый певец, этот великий актер. Дети верят в свои заслуги, выигрывая один за другим конкурсы между группами и детдомами, а потом выходят за стены учреждения в восемнадцать лет и выясняется, что их уровень на пять ступеней ниже любого середнячка. Они не учились серьезно, не уделяли творчеству много часов каждый день. У них не было постоянных профессиональных педагогов. И их умения остались на уровне любителей, только самомнение выросло до небес.
У Гоши было врожденное чувство прекрасного, но не было знаний. Ни единой живой фразы, смысл запутан – слова стояли не на своих местах, автор то и дело наделял их значением, которым они не обладали, – но зато огромная дерзость. Изредка – словно случайные выстрелы, попавшие в цель, – проскальзывали неожиданно яркие образы.
Через несколько дней я написала свою рецензию и отправила ее Гоше. Старалась дать обратную связь мягко, но без лишних восторгов. Похвалила за удачные моменты, пожурила за орфографию и пунктуацию. Аккуратно переписала его творения, соблюдая правила русского языка, и позволила себе несколько редакторских правок. Я волновалась, не хотела обидеть и тем самым отбить желание писать. Но Гоша оказался самым благодушным и незамутненным поэтом на свете – искренне поблагодарил и тут же снова прислал еще стихи. Я поняла, что наше литературное общение так просто, одной рецензией, не прервать. Несколько недель мы переписывались: он мне стихи, я ему исправленное и отредактированное. В какой-то момент стилистика изменилась, тексты стали более плоскими и одновременно менее «грязными», без зарытого под тоннами ошибок волшебства. Честно говоря, я расстроилась – испугалась, что это мое влияние.
Только потом, спустя много лет, узнала правду: у Гоши закончились собственные стихи, а общение ему надо было как-то продолжать. Кроме поэтической, другой зацепки не было. Тогда он стал искать стихи в Интернете – брал чужие, которые нравились, не поэтов, просто любителей, – переписывал там что-то по-своему, коверкал слова, чтобы текст стал похожим на его собственный, и отправлял. А я, ни о чем не подозревая, делала сизифов труд.
