Я иду обратно к машине — не хочу, чтобы меня видели.
Женщины в этом доме не раз делали из меня дурака. Анна всегда ясно давала понять, что не хочет, чтобы ее спасали, и что она в этом не нуждается. Наверное, я перепутал свист чайника с криком о помощи, приняв желаемое за действительное. Вы не сумеете помочь людям найти дорогу, если они не признаются, что потерялись.
Она
Вторник 10.18
Мне кажется, что мать потеряла голову, но я держу свои мысли при себе, когда чайник начинает свистеть и она снимает его с плиты.
Краешком глаза вижу, что за кухонным окном как будто что-то шевелится. Но, наверное, мне показалось — когда я подхожу проверить, за окном ничего нет. Я поворачиваюсь и снова диву даюсь, в каком состоянии все находится. Зная ее очень хорошо, не понимаю, как она с этим мирится. В подростковом возрасте я иногда стыдилась, что моя мать убирает у других людей. Теперь мне стыдно за то, что меня волновало их мнение. То, что она делала, она делала для меня.
За несколько последних месяцев Джек послал мне пару-тройку мейлов, где писал, что маме гораздо хуже, чем раньше. Я приняла это за предлог пообщаться со мной и не поверила ему. Когда сейчас я вижу ее состояние, я себя ненавижу. Иногда родители и дети меняются ролями, и я не очень хорошо сыграла свою. Я не просто забыла текст, начнем с того, что я его вообще не выучила.
Когда я еще жила здесь, мама постоянно убирала наш дом чуть ли не с остервенением — признаюсь, что унаследовала эту привычку, — и я никогда не заставала ни дом, ни ее в таком виде, как сейчас. Для моей матери всегда было очень важно произвести впечатление. У нас никогда не было лишних денег, но она всегда красиво одевалась — часто находя для нас обеих самую лучшую одежду в благотворительных магазинах, — и она всегда, всегда, делала прическу и макияж. Я почти не помню ее другой. Она на самом деле была довольно красивой, но сейчас выглядит и пахнет так, будто не мылась несколько дней.
— Как твои дела, мама?
— Мои? Прекрасно.
Она начинает открывать и закрывать кухонные шкафы, и я вижу, что почти везде пусто. Джек упоминал, что она забывает есть и немного похудела. По его словам, она многое забывает.
— Я уверена, что где-то лежит печенье…
— Все в порядке, мама. Я не голодна…
— Ладно. Тогда приготовлю нам чай.
Я наблюдаю за тем, как она открывает две разные банки — она любит сама смешивать сорта — и берет старый заварочный чайник, который пробуждает тысячу воспоминаний о том, как мы делали это раньше. Мне сейчас действительно надо выпить, но только не чаю. Мне надо было приехать сюда раньше и заботиться о ней, как она заботилась обо мне. У меня были причины не появляться здесь. Самосохранение просто одна из них. Я чувствую потребность снова уйти, пока еще могу, но мама хватает меня за руку.
— Вот, возьми.
Я смотрю на хрустальный бокал c виски и потом снова на нее. Она улыбается, и мне на удивление становится легко на душе от осознания того, что моя мать знает меня — даже в худшем виде — и по-прежнему любит меня.
Мама начала пить, когда от нас ушел отец, и, несмотря на многократные заверения на протяжении долгих лет, знаю, что она никогда по-настоящему не бросала. Я часто винила ее за то, что периодические провалы в памяти связаны с желанием утопить все воспоминания в алкоголе. Она никогда не была общительной женщиной. Ее лучшими друзьями были вино и виски, которые всегда были под рукой, когда она в них нуждалась. Больше никто не знал, сколько она пьет. Она хорошо скрывала свою привычку, и тогда я поняла, что самый лучший способ хранить секреты — никому о них не рассказывать. Ни матери, ни дочери.
Многие годы Джек несколько раз заводил разговор о деменции, но я всегда это отвергала, будучи уверенной в том, что знаю свою мать лучше, чем он. Даже когда он описывал ухудшающиеся симптомы, я по-прежнему думала, что с этим можно справиться.
Возможно, я была не права.
Помню, что она забывала мелочи: например, молоко или куда положила ключи. Иногда она убирала не тот дом не в то время. Но все это было достаточно легко объяснить — такого рода забывчивость случается со всеми нами. Пару раз она забывала о моем дне рождения, но в этом не было ничего особенного, просто так бывает. Кроме того, день моего рождения постепенно становится днем, о котором я бы тоже лучше забыла.
Джек говорил, что несколько месяцев назад она забыла, где живет.
Я думала, что он наверняка преувеличивает, но теперь не знаю, чему верить. Мне кажется, что если деменция отнимает у моей матери воспоминания, то иногда она возвращает их обратно. Несмотря на внешний вид, сегодня она по крайней мере ведет себя адекватно. Я выпиваю свой бокал до дна и не знаю, стоит ли просить добавки.
— Что это? — спрашиваю я, замечая ряд рецептурных лекарств, стоящих на подоконнике.
Выражение ее лица трудно истолковать — какая-то незнакомая смесь страха и стыда.
— Тебе не о чем беспокоиться, — отвечает она, открывая пустой ящик и пряча там маленькие коричневые пузырьки.
Моя мать никогда не принимала лекарства, даже парацетамол. Она всегда считала, что фармацевтические компании будут в ответе за конец человечества. Это одна из ее наиболее мелодраматичных теорий о мире, в которую она безоговорочно верила.
— Мама, ты можешь мне сказать. Что бы это ни было.
Она долго смотрит на меня, словно взвешивая альтернативы и приходя к выводу, что правда может оказаться не совсем мне по силам.
— Со мной все в порядке, честное слово.
Я оглядываю замызганную кухню и как можно более деликатно произношу:
— Думаю, мы обе знаем, что это не так.
— Извини за беспорядок, любимая. Сюда так долго никто не приходил. Если бы я знала, что ты приедешь… Просто я была очень занята: пыталась упаковать все в коробки — в этом доме хранится целая жизнь, — а от таблеток я так устаю…
— А от чего эти таблетки?
Прежде чем ответить, она долго смотрит на меня, а потом в пол.
— Говорят, я многое забываю.
Луч света из кухонного окна освещает ее лицо, и она словно чувствует его тепло. Ее щеки розовеют, а рот расплывается в смущенной улыбке.
— Кто говорит? — спрашиваю я.
Должно быть, солнце заволокло тучей, потому что свет уходит из комнаты, а с лица матери исчезает улыбка. Она качает головой.
— Джек. Несколько недель назад я забыла заплатить за покупки в супермаркете. Мне было так неловко. Даже не понимаю, что я там делала — ты же знаешь, как я ненавижу магазины, — но потом они показали мне кадры, снятые скрытой камерой, и я увидела, как иду прямо к стоянке, мимо касс, с тележкой, полной вещей, которые мне даже не были нужны: книги авторов, которых я не люблю, стейки из филе — я десятилетиями не ем мяса — и упаковка подгузников.
